Онлайн книга «Трепет крыльев»
|
Он говорит мне вслед: — Что там за неотложные дела дезорганизуют нам жизнь? Я мнусь в дверях. Это же всего два часа, ведь я не навсегда ухожу! Меня не будет всего два часа! — Жаль, что ты ко мне так относишься. — Я? Я ведь для тебя стараюсь! Хочу быть красивее, привлекательнее… Люди иногда выходят из дома, а не сидят все время вдвоем, держась за руки… — …Если перестают любить, — заканчивает фразу он, и я понимаю, что куртку надо повесить обратно, а спортивный костюм спрятать в шкаф в спальне, на место. Так я перестала встречаться с Иоасей, знакомыми, друзьями. Я даже не заметила этого. Процесс протекал постепенно. Неуловимо. Знаю, это ужасно звучит, но это правда. Я где-то читала, как один мужчина пришел с новогодней вечеринки домой, после большого количества возлияний, и решил принять ванну. Он лежал, а вода остывала… Но он не хотел вылезать из ванны, поэтому открыл кран с горячей водой, и она текла маленькой струйкой… Вода текла и дружелюбно журчала, и было ему все лучше, все спокойнее, все безопаснее, все теплее и теплее, все приятнее. И он заснул. Утром, когда его вытащили, сварившееся мясо отделялось от костей. Именно так происходило со мной. Я все реже радуюсь, когда мы куда-то идем вместе. — Ведь нас ждут, — говорю я мягко. Мы собирались к родителям, но он выходит из ванной комнаты, где должен был переодеться, но не переоделся. Он чувствует себя все хуже, устал, но если я хочу пойти одна — пожалуйста, он не против. — Я могу посидеть один, не беспокойся за меня. Но я слышу, что он на самом деле хочет сказать: «Не оставляй меня, ты же видишь, что со мною творится». И я отвечаю на это, а не на его произнесенную вслух фразу: — Я не оставлю тебя, мы позвоним, отложим визит… — Нет, не беспокойся за меня, Кристя всегда так и поступала… А я смотрю на него и все понимаю. Я вижу, как он любит меня, как сильно любит, и я прижимаюсь к нему и говорю: — Я — другая, я тебя не брошу, милый, конечно, я останусь с тобой. И у него светлеет лицо, разглаживаются угрюмые складки на лбу, и он смотрит на меня с нежностью: — Ты можешь встречаться, с кем хочешь… Я предпочитала не встречаться. — Ты можешь делать, что хочешь! Я же вижу, ты изменилась, тебе уже недостаточно моего общества! — Что ты говоришь?! Ты для меня все! Что у тебя за претензии? — Как ты можешь такое говорить? Я догадываюсь, почему ты это делаешь! Он уязвлен. Я вижу, что с ним начинает твориться, но потом он прижимает меня к себе и повторяет: — Я тебя люблю, я тебе верю. Прости, у меня ассоциации с прошлым, прости меня, дорогая, ты другая… И я постепенно становилась другой… Я еще помнила его нежные руки, которые раздевали меня, его голос, полный желания, когда он повторял: — Не стесняйся, милая, не стесняйся… А я закрывала глаза, уверенная, что так и он меня не видит. Потому что я была голая, и хотя я тоже хотела этого, но хотела как-то иначе, а его руки вылавливали меня из розочек, которыми была усеяна постель, вытаскивали меня из этих цветов, извлекали из меня самой, выставляли напоказ мою грудь, мой живот, и он гладил меня по голове и повторял: — Не смущайся, ты же моя. — И я таяла от этих слов, текла у него между пальцев, безвольная и счастливая. Когда-то, в самом начале, он поставил меня перед зеркалом, встал у меня за спиной, и мы стояли так вчетвером, мы — здесь, и они — там, в зеркале. Она, смущенная, отворачивалась, а он не позволял, смеялся и говорил: — Погляди на мою женщину, она прекрасна, смотри… И я смотрела на его женщину, а он спускал ей блузку с плеч, расстегивал пуговицы одну за другой, а потом резким движением стаскивал, и я видела лифчик на ее небольшой груди. Эта женщина в зеркале, его женщина, конфузилась, хватала его за руки, что-то шептала, должно быть: — Ну что ты делаешь… И поворачивала к нему лицо, а он смеялся, и держал ее за руки сильными ладонями мужчины, который знает, что делает, что хочет сделать, поэтому одной рукой он придерживал ее руки, а второй нежно гладил грудь, и та, что стояла перед зеркалом, опускала глаза, не желая смотреть, а он брал ее за подбородок и поднимал вверх, склонял к ней голову, целовал ее в шею, а затем спускал бретельку бюстгальтера до самого локтя, потом вторую тоже, и грудь открывалась нам, стоящим перед зеркалом, и он, уткнувшись лицом в ее волосы, говорил: — Посмотри, она только моя и всегда будет моей. У нее красивые волосы, и они мои, и глаза. Я буду для нее единственным и никогда ее не обижу. Я буду любить ее всегда, и она никогда не обманет мое доверие, правда? Я стояла гордая и краснела, теперь уже не от стыда, а от желания. Если рядом с тобой мужчина, который так на тебя смотрит, для которого ты — все, то мир кажется безопасным и добрым. Я никогда не обману твое доверие, я ничего не сделаю вопреки тебе… Я буду делать все вопреки себе. У меня есть друг, художник, в Швейцарии. Вернее, был до того, как я вышла замуж, конечно. — Друг? Что за чушь ты несешь! Не может быть дружбы между мужчиной и женщиной! Кому ты это рассказываешь! Какое мне дело до какого-то мужика! Он, наверное, хочет переспать с тобой, меня не обманешь! Итак, у меня был друг. Он жил там уже много лет и иногда приезжал в Польшу. Как-то раз он сказал мне, что нашел отличную мастерскую, знакомые сдали ему бомбоубежище, там у каждого третьего гражданина страны есть собственное бомбоубежище, и они свое сдали, чтобы оно не простаивало впустую, раз уж никто не намерен пока сбрасывать атомную бомбу. Он был в восторге. Рисовал, рисовал, рисовал. Все больше отрешаясь от мира, все лучше. А однажды вдруг увидел, что вдоль, вширь и поперек убежища растопырились кисти, и из них лезет волос, и пришел в ужас от мысли, что мог бы выйти, поехать в магазин и купить новые. Кисти растрепались, полотна выросли, краски начали вылезать из тюбиков, но главное — эти кисти… А потом он догадался, что дело не в кистях. Он был попросту подавлен постоянным, неизменным видом из окон. Которых не было. Я тоже была удручена неизменным видом. Ведь нет ничего плохого, если человек хочет проводить время только с тем, кого любит. В этом нет ничего ненормального. Для него это важно. Он не теряет времени на пустяки. |