Книга Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа, страница 79 – К. У. Гортнер

Апостольский дворец нависал над туманом, словно скелет давно убитого дракона. Множество вопросов, на которые не было ответов, роились в моей голове. Мой брат Хуан, оберегаемый, не знавший запретов ребенок, любимый сын, человек, хорошо знающий Рим, найден мертвым в Тибре. В реку скидывали только тех, кто умирал от чумы или насилия. В этих мутных глубинах заканчивали жизнь только животные, нищие, преступники или те, кому не повезло.

Что же с ним случилось?

Я чуть не остановила Перотто, когда мы въезжали в ворота для прислуги, – хотела спросить, как умер Хуан, но слова застряли у меня в горле. Знание было невыносимо. Оно отнимет мою решимость, растопит панцирь льда вокруг меня, и останется один безысходный ужас, боль. Они переполнят меня, и я сообщу этому преданному молодому человеку, что Хуан сделал со мной, почему я убежала в монастырь и отчего сейчас меня обуял страх, ведь я каким-то образом могла стать причиной его смерти.

В Ватикане перешептывались священники. Неожиданная смерть папского сына была событием, и даже самые бесчувственные из них пришли проведать его святейшество. Перотто сумел провести меня через лабиринт коридоров с расписанными стенами, используя скрытые проходы и потайные двери, не дав, таким образом, повода для бури сплетен, которую могло бы вызвать мое появление.

Перед папскими апартаментами стояли охранники. У двери в личные покои собрались кардиналы, включая и Сфорца.

Я не видела его с того времени, как рассталась с Джованни, но подозревала, что он продолжает давать Джованни советы. Кардинал посмотрел на меня, и я с трудом скрыла беспокойство.

– Господин Перотто, – сказал он, – приводить куртизанок в такое время – дурной тон.

– Дурной тон или нет, – раздался из-за его спины хриплый голос кардинала Косты, – возможно, именно это и рекомендовал врач. В конечном счете, если даже запах женщины не сможет поднять его святейшество, то нам, вероятно, нужно рассмотреть вопрос о новом сборе конклава. Нет?

Остальные захохотали. Видя улыбку, искривившую губы Сфорца, я подняла руку и сбросила капюшон. Наступило удивленное молчание. Но я не сводила глаз с лица кардинала Сфорца, думая о том, что его взгляд на мгновение задержался на моем животе, хотя увидеть что-либо было невозможно. Мое одеяние скрывало полноту – оно по последней моде сужалось в талии и свободно ниспадало до полу. И все же он, вероятно, уже слышал о моем неожиданном бегстве в монастырь. И конечно, ему было известно, что Джованни оставил меня. Возможно, мой муж даже выложил родственнику те грязные обвинения, о которых говорил мне папочка, потому что кардинал, судя по его словам, почувствовал, ради чего я скрылась на столь долгое время и что прячу.

– Вот так сюрприз, донна Лукреция! Мы думали, вы болеете.

– Моя болезнь – ничто в сравнении с этой трагедией, ваше высокопреосвященство. Мой брат герцог Гандия найден мертвым. Моя семья и я скорбим.

– Вы правы. – Он поклонился. – Уверяю вас, скорбит весь Рим.

В его голосе отчетливо слышалась издевка. Было очевидно, что он и другие собрались у покоев папочки в надежде, что потеря любимого сына сломит моего отца, а может, и убьет.

Я подала знак Перотто:

– Скажите его святейшеству, что я здесь.

– Боюсь, вы приехали напрасно, моя госпожа, – раздался голос кардинала Сфорца. – Мы здесь уже пять часов, а его святейшество не выказывает ни малейшего желания выйти, хотя у него важные дела, не последнее из которых и похороны его сына.

– Меня он примет.

Перотто прошел между стражниками с их алебардами и постучал в золоченую дверь:

– Ваше святейшество, прошу меня простить, но приехала ее милость мадонна Лукреция. Просит вас принять ее.

Я затаила дыхание, не глядя на кардинала, хотя и чувствовала, что он не сводит с меня глаз.

Казалось, я простояла там в ожидании целую вечность. Начала думать о худшем, страх душил меня, я почти не могла вдохнуть полной грудью. Отец заболел от скорби. Он не впустит никого, и нам придется взламывать дверь, а тогда будет уже поздно…

Металлический скрежет отодвигаемых щеколд заставил кардиналов отпрянуть от двери. Кардинал Сфорца сделал движение, словно хотел задержать меня. Я замерла, бросая ему вызов: пусть-ка попробует прикоснуться ко мне своей паучьей рукой.

– При всем уважении, моя госпожа, но, пожалуй, я должен войти первым.

– Почему? Вы никогда не любили его святейшество.

Взгляд его похолодел.

– Моей госпоже нужно бы поостеречься, – пробормотал он так тихо, что только я могла его услышать. – Ваш брак с моим родственником Джованни еще не аннулирован.

– И если бы сейчас было подходящее время, я бы напомнила моему отцу о том, как вы настаивали на моем браке с вашим родственником, хотя прекрасно знали, что он никуда не годен как супруг.

Кардинал закрыл рот. Я проскользнула мимо него, стражников и Перотто и через приоткрытую дверь вошла в покои папочки.

Я замерла. Дверь тут же закрылась за мной, смолк шорох шагов у меня за спиной, стихли негодующие возгласы «Мы должны поговорить с его святейшеством!». Перотто не дал никому войти.

Комната поплыла передо мной, потом остановилась. Фрески в тени, мавританские лампы, висящие на карнизах, дорогие турецкие ковры, тяжелая мебель из ореха и дуба, кровать отца, в алом и белом, словно барк, опутанный собственными парусами. Я направилась к креслу со скамеечкой, стоящей перед очагом. Под ногами что-то захрустело, но я не обратила на это внимания. В глубокой топке не горел огонь – там стояла керамическая вазочка с папоротником. В единственном канделябре сияли свечи.

Я огляделась:

– Папочка? Папочка, ты где? – Мой голос утонул в темных нишах. – Папочка, пожалуйста! Ответь мне.

– Я здесь.

Я повернулась. В груде своего белого одеяния, он сидел на полу под большим окном, выходящим на пьяццу. Занавеси были задернуты черным полотнищем. Я двинулась к нему, радуясь, что вижу его, живого, говорящего.

– Не подходи ближе. Мне это невыносимо.

Но я все равно подошла, а он испустил стон. Его руки взлетели к лицу.

– Нет, уходи, я сказал. Оставь меня.

– Папочка, пожалуйста! Я хочу быть здесь ради тебя.

Я опустилась рядом с ним, осторожно протянула руку. И хотя он не убрал ладоней с лица, но сдержал рыдание и прошептал:

– Не нужно было тебя вызывать. Здесь для тебя ничего нет. Здесь только смерть.

– Меня никто не вызывал. Я приехала, потому что не могла иначе. Папочка, пожалуйста, посмотри на меня.

Я положила руку ему на плечо и ощутила лишь массу дряблой плоти без костей. Я знала: это невозможно, ведь всего несколько часов прошло со времени трагедии, но мне казалось, что он распадается на моих глазах. Его твердые мышцы, его неукротимость лежали повергнутые у моих ног.