Онлайн книга «Путь Проклятого»
– Приемная тат-алуфа [30] Меламеда! – Моя фамилия Кац. Профессор Рувим Кац. Я хотел бы говорить с генералом. – Переключаю вас на его личного секретаря. У секретаря был приятный голос – немолодой, наверное, он принадлежал мужчине лет тридцати-тридцати пяти – густой, с прекрасной дикцией и сдержанными интонациями. Именно так и должен говорить образцовый военный, подумалось Рувиму. Но договориться с этим парнем будет не просто: такие охраняют шефа, как еврейская мама – сорокалетнюю дочь-девственницу на выданье – рьяно, бессмысленно и бескомпромиссно. – Простите, – переспросил секретарь, – еще раз, как ваша фамилия? Кац? – Да, – подтвердил профессор. – Я – Рувим Кац, профессор археологии Иерусалимского Университета. – Очень приятно, господин профессор, и я был бы рад помочь вам, но тат-алуф Меламед сейчас отсутствует. Не могли бы вы оставить свой контактный номер, я передам генералу вашу просьбу, и он, если найдет нужным, перезвонит. – Я сожалею, – сказал Кац со всей возможной вежливостью, – но связаться со мной будет крайне трудно. Я бы хотел переговорить с тат-алуфом прямо сейчас. Секретарь вздохнул. Вздыхал он тоже профессионально – так, чтобы любой штафирка понял, что разговаривают с ним только из жалости и не иначе. – Я обязательно передам генералу о вашем звонке, профессор Кац, но без вашего номера телефона вряд ли что-то получится. – Послушай, малыш, – в голосе Рувима звякнул металл, и он буквально физически почувствовал, как напрягся человек с той стороны трубки. Адъютант, не умеющий правильно интерпретировать интонации, редко задерживается на службе. Этот явно умел. – Я сейчас профессор археологии, но так было не всегда. Я оставил службу много лет назад, но не так давно, чтобы ты не слышал прозвища Египтянин, а если и не слышал – позвони кому-нибудь из старших в «Саерет Маткаль» [31], тебе объяснят. Номер, с которого я говорю, ты видишь перед собой на мониторе, и, если ты не совсем дурак, а Гиора дурака бы рядом не держал, то уже знаешь, кому он принадлежит. Фамилия владельца карточки тоже знакома твоему шефу: когда-то человек с такой фамилией вывел нас с минного поля, на котором мы застряли наглухо. Ночью. Под обстрелом. Всё. Преамбула закончена. Соединяй меня с шефом. С той стороны трубки адъютант думал так, что слышно было, как скрипят мозги. – Господин Кац, – сказал он уже совершенно другим тоном. – Подождите на линии, пожалуйста. Трубка онемела – линию поставили на «холд». Рувим терпеливо ждал. Могло и не подействовать, но, скорее всего, подействовало. – Рувим, это ты? Еще будучи капитаном Меламед, славился тем, что никогда не повышал голоса. Что бы не происходило, какие бы эмоции не одолевали худого и сутулого Гиору, говорил он тихо, с ровными нейтральными интонациями, но слышали его все, а кто не слышал – мог пенять на себя. Меламед был парнем жестким, начисто лишенным сентиментальности в обыденном смысле слова, но зато к своим солдатам и товарищам относился, как родной отец, а часто даже лучше. Солдаты платили ему тем же. Родители Меламеда были родом из Жмеринки, оба прошли сначала концлагерь в Польше, чудом выжили, и в Израиль их, как и родителей Рувима, забросила война – вернуться домой после лагеря, означало переезд в другой концлагерь, но гораздо севернее. Чета Меламедов выбрала чужбину, пробралась к союзникам и, несмотря на тоску по родным березкам (кто не знает, то ностальгия – типично еврейская болезнь!) никогда о своем решении не пожалела. Были они люди совершенно цивильные, наевшиеся войной и насилием по «самое не могу», и сам Жора до момента призыва и думать не думал об армии – худой нескладный пацаненок со скрипкой, стеснявшийся и инструмента и своего роста. Но бывает, что, сменив среду, человек вдруг осознает, для чего создан – Гиора Меламед не был создан для скрипки, он был создан для войны. Война была его жизнью, армия – домом, боевые товарищи и солдаты – семьей. Когда-то и профессор Кац был членом этой семьи. А к членам семьи тат-алуф проявлял чуткость. Учитывая обстоятельства, Меламед был единственным человеком, которому можно было звонить без оглядки. Гиора, конечно, мог выполнить любой приказ штаба, но предать – никогда. Кац виделся с ним минимум раз в год, (Меламед звонил, присылал машину, а пару раз даже вертолет!) и тогда они напивались до зеленых человечков. Иногда они встречались два раза в год – и тогда напивались дважды. И тот, и другой были в сущности непьющими людьми. Та ночь на минном поле под обстрелом египетских снайперов была не единственной, которую они считали последней на этом свете. Тогда смерть сидела с ними в одном окопе. Общие воспоминания, общие мертвецы, общие потери…. Странно, но иногда такое роднит больше, чем кровь. – Привет, Стрелок. – Привет, Египтянин…. Веришь? Рад тебя слышать. За тихим голосом тат-алуфа можно было легко различить ритмичное чавканье вертолетных винтов. Генерал либо летел на «вертушке», либо рядом с ним разогревал движки «черный ястреб». – Ты где? – спросил Рувим. – На авиабазе «Неватим». – Удачно. Я недалеко. Чуть в стороне от Первой дороги. – Ну, у нас тут все недалеко, – сказал Меламед серьезно. – Ладно, Гиора, я коротко. Подробнее будет при встрече. Ты ничего не слышал? Не было никаких странностей в приказах за последние дни? – Ты о чем? – Никто не приказывал ослепнуть и оглохнуть? Ты что-нибудь о событиях на Мецаде слыхал? – А должен был? – Наверное…. Так слышал? Или нет? Меламед внимательно обдумал вопрос – неторопливо, со всех сторон, обстоятельно. Рувим даже представил себе, какое при этом у генерала сосредоточенное лицо – он все воспринимал с абсолютной серьезностью. – Ничего такого. Тревожных сводок не было. Два дня назад нам сказали не обращать внимания на некоторые непонятки у границы с Иорданией, у Мертвого моря. Вроде бы какие-то учения десантников-парапланеристов…. Больше ничего не припомню. – Ну, и были непонятки? – Нет… наверное. – И никто не передавал, что на Мецаде расстреляли археологическую экспедицию? Меламед опять замешкался, размышляя, и лишь потом произнес своим тихим, почти нежным голосом: – Нет. А что, собственно произошло, Рувим? – На Мецаде расстреляли археологическую экспедицию. Мою экспедицию, Гиора. – Ты, как я понимаю, жив? Вопрос был, что называется, в стиле… Абсолютная серьезность Меламеда иногда граничила с идиотизмом, может быть, потому некоторые сослуживцы считали генерала очень остроумным человеком. |