Онлайн книга «Трое»
|
Конечно, Эшфорд мог умереть, сменить адрес или просто уехать в отпуск. Пожалуй, надо было сперва позвонить в деканат и уточнить. С другой стороны, расспросы лучше вести в неофициальной обстановке, к тому же ему хотелось повидать места своей юности. Дверь открылась, и на пороге возникла молодая женщина. – Слушаю вас? Дикштейн похолодел. Слегка пошатнувшись, он в изумлении ухватился рукой за стену. Это была она – все такая же юная и прекрасная. – Эйла?.. Девушка внимательно разглядывала странного посетителя. Он походил на профессора: круглые очки, серый костюм, короткий ежик волос. Незнакомец наверняка пришел по делу, однако, увидев ее, растерялся и побледнел как смерть. С ней уже было такое однажды, на Хай-стрит: какой-то милый пожилой джентльмен уставился на нее, снял шляпу и пробормотал: «Простите, мы не представлены, но…» Как ни странно, ситуация повторилась, так что она сочла нужным ее прояснить: – Я – не Эйла, я – Суза. – Суза! – воскликнул незнакомец. – Говорят, я вылитая мама в молодости. Вы были с ней знакомы? Входите, пожалуйста. Он застыл на месте, оправляясь от шока, хотя бледность еще не сошла с его лица. – Нат Дикштейн, – представился он, слегка улыбнувшись. – Очень приятно, – ответила Суза. – Не хотите… – И тут до нее дошло. – Мистер Дикштейн! – вскрикнула она, бросилась ему на шею и поцеловала. – Ты меня вспомнила, – пробормотал он, смущенный и обрадованный одновременно. – Ну конечно же! Вы нянчили Езекию! Только вам удавалось понять, о чем он говорит. Дикштейн снова улыбнулся. – Езекия, старый кот… А я и забыл. – Входите же скорей! Закрыв дверь, Суза взяла его за руку и повела за собой. – Как я рада вас видеть! Пойдемте на кухню, я там вожусь с тестом. Она подала ему стул. Он уселся и принялся оглядываться по сторонам, узнавающе кивая: все тот же кухонный стол, и камин, и вид из окна. – Давайте выпьем кофе, – предложила Суза. – Или вы предпочитаете чай? – Кофе, спасибо. – Вы, наверное, к папе? У него с утра лекции, он скоро вернется. – Девушка высыпала кофейные зерна в ручную мельницу. – А мама где? – Она умерла от рака четырнадцать лет назад. Суза взглянула на него, ожидая дежурного «Мне очень жаль». Дикштейн промолчал, но лицо не осталось бесстрастным, и это пришлось ей по душе. – Значит, профессор Эшфорд все еще преподает? – спросил Дикштейн, когда девушка закончила молоть кофе. – Я пытаюсь прикинуть, сколько же ему сейчас. – Шестьдесят пять, – ответила Суза. – У него небольшая нагрузка. «Папа вовсе не старый, – подумала она с нежностью, – у него все такой же острый ум. Интересно, чем занимается сам Дикштейн?» – Вы, кажется, эмигрировали в Палестину? – В Израиль. Я живу в кибуце, мы выращиваем виноград и делаем вино. В Израиль… В этом доме принято говорить «Палестина». Что скажет папа? Как он встретит старого друга, если их взгляды диаметрально противоположны? Впрочем, папины политические убеждения никогда не выходили за рамки теории. И все же зачем приехал Дикштейн? – Вы в отпуске? – Нет, я здесь по делу. Хотим экспортировать вино в Европу. – Здорово! И вы, значит, его продаете? – Пока что анализирую рынок. А ты чем занимаешься? На преподавателя не похожа. Это замечание ей не понравилось – она даже слегка покраснела. Он, что же, считает ее недостаточно умной? – Почему вы так думаете? – спокойно спросила Суза. – Ну, ты такая… живая… – Дикштейн отвернулся, словно жалея, что сболтнул лишнего. – И слишком молода. Значит, она его неправильно поняла – он вовсе не пытался разговаривать свысока. – От папы я унаследовала способность к языкам, но у меня ненаучный склад ума. Я работаю стюардессой. По кухне поплыл аромат кофе. Воцарилось молчание. Исчерпав темы для разговора, Суза покосилась на Дикштейна и обнаружила, что гость пристально смотрит на нее большими карими глазами, погруженный в свои мысли. Она вдруг непривычно смутилась и тут же призналась ему в этом. – Прости! Уставился на тебя, как баран: все пытаюсь осознать, что ты – не Эйла, а та маленькая девочка с котом на руках. – Езекия умер вскоре после вашего отъезда. – Да, много перемен… – Вы близко знали моих родителей? – Я учился у твоего отца, а матерью восхищался издали. Эйла… – Дикштейн снова отвернулся, испытывая неловкость. – Эйла была не просто красавицей… Она ошеломляла… Суза внимательно посмотрела на него. Да ты любил ее!.. Эта мысль пришла к ней чисто интуитивно, и она тут же усомнилась. С другой стороны, это объясняло его странную реакцию на пороге дома. – Мама была одной из первых хиппи, вы знали? – В каком смысле? – Ей хотелось свободы. Она восставала против ограничений, накладываемых на арабских женщин, хоть и выросла в богатом либеральном доме. Она и за отца-то вышла только для того, чтобы вырваться с Ближнего Востока. Правда, как выяснилось, в западном обществе имеются свои способы подавления женщины, вот мама и бунтовала, как могла. – Суза вспомнила, как в юности, еще только начиная постигать науку страсти, вдруг поняла, что ее мать была распутной женщиной. – И поэтому ты считаешь ее хиппи? – спросил Дикштейн. – Ну, они же верят в свободную любовь. – А-а, ясно. И Суза поняла, что мать не ответила ему взаимностью. Почему-то это ее опечалило. – Расскажите мне о ваших родителях, – попросила она. С ним было легко, как со сверстником. – Если нальешь мне чашечку кофе. Она засмеялась. – А я и забыла! – Мой отец был сапожником, – начал Дикштейн. – Он превосходно чинил ботинки, но деловой хваткой не обладал. Правда, в тридцатые годы сапожники в Ист-Энде и без того процветали: люди не могли позволить себе новую обувь, так что им приходилось год за годом латать старую. Конечно, богатыми нас никто не считал, но кое-какие деньжата водились – может, чуть больше, чем у остальных. Семья всегда давила на отца: им хотелось, чтобы он расширял дело, открыл вторую мастерскую, нанял рабочих. Суза подала кофе. – Молоко, сахар? – Без молока, немного сахара, спасибо. – А дальше? – Это был совсем иной мир, о котором она ничего не знала, ей даже в голову не приходило, что у сапожника во времена Великой депрессии дела могли идти хорошо. |