Книга Золотой омут, страница 28 – Фридрих Незнанский

— К каким старикам? — насторожился Гордеев.

— В какой-то специальный дом престарелых для эмигрантов первой волны, обломков Российской империи, так сказать. Этот дом поддерживается американским Толстовским фондом или что-то вроде этого. Там они и доживают свой век. Я специально не интересовалась. Ольга перед поездкой забежала и сказала, чтобы я вернула на место отложенные ею дела.

— Вы не знаете, в Прагу Каштанова не ездила?

— Зачем?

— Ну, тема ее кандидатской связана с Пражским архивом, может быть…

— Господин адвокат, — Панчева улыбнулась, — ей не было нужды ездить для этого в Чехию.

— Почему?

— Так называемый Пражский архив находится в Москве. Уже более полувека. Его создали в тридцатые годы русские эмигранты при содействии чехословацкого правительства. Он действительно изначально располагался в Праге. Со всего мира в архив стекались уникальные документы, книги, газеты, воспоминания генералов и писателей, простых людей, переживших смуту, и аристократов, художников, матросов… Архив аккумулировал все, что было связано с русской диаспорой и русской историей…

— Но как же он оказался в Москве?

— Когда в Чехословакии к власти пришли коммунисты, это уже после войны, в конце сороковых годов, они подарили весь Пражский архив Советскому Союзу. Его перевезли сюда. Им сначала занималось Министерство госбезопасности…

— А эти-то что в нем забыли?

— Во-первых, именно МГБ ведало тогда всеми архивами, а во-вторых…

— Во-вторых, — закончил за нее Гордеев, — там были собраны досье на врагов советской власти? Так?

— Верно, — кивнула Панчева. — По спискам из Пражского архива многих эмигрантов, из тех, кто не успел покинуть Чехословакию и Польшу, арестовывали и отправляли в лагеря… Уже при Хрущеве библиотека Пражского архива была передана в Ленинку, а все остальное осело в наших фондах.

— И что, за пятьдесят лет его не изучили вдоль и поперек?

— Представьте себе, нет. Его сначала закрыли в спецфонде, а потом, в девяностые, многим было не до изучения. Помните, историки, да и не только, оказались на грани выживания. Правда, отдельные сборники архив публиковал, да еще на Западе кое-что выходило. Но это капля в море.

— Архив так велик?

— Это огромное скопление документов. Сотни тысяч дел. Только в последнее время российские историки стали получать гранты на исследования. И вновь вернулись к нам…

— А можно будет мне просмотреть дела, которые изучала Каштанова? Хотя бы те, что она листала перед поездкой во Францию.

— Да, только не в ближайшее время…

— Почему? — удивился Гордеев.

— Вчера эти дела затребовала Московская прокуратура.

— Интересно, — опешил Гордеев, — и в связи с чем же?

— Как нам объяснили, по тому же делу Каштановой. Сейчас я готовлю документы для передачи дел на временное хранение в архив прокуратуры. И все записи Ольги Каштановой тоже передаются туда.

— Какие записи?

— Тетрадь с выписками, которые она делала, просматривая документы. Так что, если вам срочно нужно ознакомиться с делами, обращайтесь в прокуратуру.

— Спасибо за консультацию. — Гордеев был несколько озадачен. — До свидания.

— Всего хорошего. — Панчева открыла дверь и вошла в зал.

Гордеев в раздумье спускался по лестнице.

Конечно, с одной стороны, поездка в архив была неудачной. Но тот факт, что прокуратура затребовала документы, которыми занималась Каштанова, сам по себе говорил о многом. И главное — что Гордеев идет в правильном направлении… Правда, на полшага отставая от Володина.

Прежде всего следовало съездить в больницу, навестить Ольгу Каштанову… Разговор с ней уже нельзя откладывать, появилось слишком много вопросов, на которые Гордеев не мог найти ответа. Ну а потом в прокуратуру, добиваться свидания с Лучининым. «Как там у Черчилля? Россия — секрет, завернутый в загадку и окутанный тайной… Дело Лучинина будет, пожалуй, похлеще…» Юрий Петрович хмыкнул. Именно такие дела он и любил расследовать больше всего.

«Не выношу больниц. И все, что с ними связано…» — снова подумал Гордеев, остановившись у массивной деревянной двери, выкрашенной в мерзкий коричневый цвет. Ручка двери, в свое время тоже выкрашенная, теперь потерлась, и сквозь коричневую краску проступали островки предыдущих слоев: желтых, белых и т. п.

— А кто ж их любит, милок? — отозвалась случайная старушка, которая тоже оказалась у больничных дверей.

— А? — не понял Гордеев. Оказывается, свою фразу о нелюбви к больницам он произнес вслух.

— Ну что, заходить-то будешь или как? — Старушка нетерпеливо подергала его за рукав. — А то меня пропусти вперед. — У тебя-то времени много, милок, а вот у меня мало. Мне торопиться надо.

Гордеев посторонился, старушка открыла дверь и шагнула внутрь. Адвокат, размышляя над парадоксальностью фразы, которую произнесла старушка, проследовал за ней.

В нос тут же ударил тяжелый, густой запах, который бывает только в медицинских учреждениях. Гордеев огляделся: тусклые серо-голубые стены, банкетки, обтянутые грязно-коричневым потертым дерматином, потрескавшийся кафельный пол, выложенный в шахматном порядке тускло-красной и желтой плиткой, — короче говоря, обычная картина для больниц. В холле по углам сидели родственники больных, которые держали в руках увесистые сумки, набитые продуктами. На лицах посетителей застыла тревога. Впрочем, иногда в холл спускались сами больные, в пижамах и больничных халатах. Чтобы не тревожить родственников, они старались держаться как можно свободнее — шутили и рассказывали анекдоты из больничной жизни.

— Разговаривают два врача в коридоре, — краем уха услышал Гордеев, — один другому говорит: «Ты помнишь, в восьмой палате один симулянт лежал?» — «Да, помню…» — «Вчера, подлец, умер!»

Родственники жалобно захихикали. Своеобразие больничного юмора было им недоступно. Больные же, наоборот, смеялись раскатисто и от всей души. Темы болезни и смерти были им близки как никогда…

В углу Гордеев углядел окошко с надписью «Регистратура».

— Добрый день, — обратился адвокат к регистраторше — необъятных размеров девушке в белом халате и с ярко-белокурыми локонами, выглядывающими из-под туго накрахмаленного колпака.

— Ну чего надо? — немедленно среагировала та, раздраженно вскинув голову, отчего локоны пришли в движение.

— Вы удивительно любезны, девушка, — невозмутимо ответил Гордеев.

Регистраторша скривила губы, что, очевидно, должно было изобразить улыбку. И даже пару раз хлопнула ресницами, на которых чудом удерживалось немереное количество туши. Локоны потихоньку остановили свое беспорядочное движение.

— Мне надо узнать, где лежит больная по имени Ольга Каштанова.