Книга И унесет тебя ветер, страница 52 – Жан-Марк Сувира

Оливье Эмери понял: это сообщение адресовано именно ему. Оно призывало быть вдвойне осторожным. Еще он был убежден, что полиция не давала дикторшам отвечать на его звонки, и тогда они придумали эту уловку, чтобы к нему обратиться.

«Какие славные! Я просто обязан поблагодарить их».

Он вошел в первый попавшийся бар — отсюда он наверняка еще не звонил ни разу, — заказал одно пиво и поскорее подбежал к телефону.

— Здравствуйте, я хотел бы, если можно, поговорить с диктором, которая сейчас в студии.

Телефонистка помахала рукой, привлекая внимание сидящего рядом с ней техника, и включила второй микрофон.

— Опять этот шиз!

Техник все понял и жестом показал: «работает». Он включил запись.

— Здравствуйте. Простите, диктора из студии вызвать нельзя.

— Да-да, конечно… Я хотел только ее поблагодарить.

— За что? Я могу передать ей ваше сообщение.

— Нет, это слишком сложно. До свидания.

Телефонистка пожала плечами и снова погрузилась в чтение дамского журнала. Техник нажал на «Стоп».

Оливье Эмери повесил трубку. Он не добился своего, но был рад, страшно рад: он снова мог набирать номер ФИП и, хотя ему в очередной раз отказали, но он же знал, что так будет. Он передал дикторше то, что хотел сказать, хотя ему и нельзя было сделать это самому. И она его про себя поблагодарит.

Он вернулся к стойке и выпил подряд три пива. Поставленная перед ним вазочка с арахисом была ему противна: он представлял, как липкие, грязные пальцы перебирали эти орешки. Футляром для очков он отодвинул ее от себя на полметра, чтобы больше не видеть. Бармен пожал плечами и покачал головой: «Еще один чокнутый. Что-то их, кажется мне, с каждым годом все больше!»

На тротуаре, метрах в пятнадцати от Эмери, трое мальчишек лет десяти злобно дразнили девочку, их сверстницу. Эмери шел в их сторону и смотрел на эту сцену. Когда поравнялся с ребятами, у пареньков смех пропал: их напугал вид человека с необычным лицом. Они поскорее дали стрекача. Девочка же стояла на месте и смотрела на Эмери.

— У тебя лицо такое чудное, испорченное. Я тебя даже немножко боюсь. Ты с кем-нибудь подрался?

Эмери немного подумал.

— Это очень старая история. Слишком долго рассказывать. А ты почему плачешь?

— Потому что мальчишки убили паука, а я его тут каждый день видела.

— Большой был паук?

— Нет, не очень. Он плел паутину от водосточной трубы к тротуару и мушек ел.

— Ты не боишься пауков? А то многие боятся!

— Я не боюсь. Они не кусаются.

— Бывают и кусачие.

— Мама говорит: «Паук с утра к беде, паук с вечера к счастью».

— Ну и что?

— Мне не нравится, когда вечером убивают паука, они же тогда счастье приносят. Вот я с обеда и считаю, что уже вечер.

— Это ты хорошо придумала, правда!

Поднимаясь по лестнице к своей квартирке, Оливье Эмери все еще думал об ответе девочки — такого он не ожидал. Он встретил соседа с шестого этажа, автоматически поздоровался с ним, но старик упрямо прошел мимо, не останавливаясь и глядя вниз, на ступеньки. Эмери не обратил на это внимания: голова кружилась, болела, его подташнивало. Он пообедал яйцами, сваренными вкрутую, залпом выпил литр соевого молока с тегретолом и рухнул на постель.

Мистраль ехал на совещание к судебному следователю из Понтуаза Николя Тарносу, туда должны были прийти и жандармы. За рулем сидел Жозе Фариа, рядом Поль Дальмат читал сводный отчет о тройном убийстве в Уазе, Людовик Мистраль дремал на заднем сиденье. Через сорок пять минут он проснулся оттого, что машина остановилась на стоянке исправительного суда. Он привел себя в порядок и молча пошел за Дальматом и Фариа.

Дверь в кабинет Николя Тарноса была открыта. Жандармы уже прибыли. Когда Мистраль, Дальмат и Фариа вошли, они уже знакомились с парижским делом.

Полицейские обменялись пустыми приветствиями, пустыми привычными фразами о погоде, о том, как все завалены работой и прочее. Наконец следователь перешел к делу: он перечислял пункты совпадений и различий между парижскими убийствами и теми, которыми занимался он. Через час перед ним лежало два листка. На одном было написано «за», на другом «против».

Полицейские с жандармами тоже делали записи.

«Я такими упражнениями уже занимался, — размышлял Мистраль. — Интересно, что получится у них».

Но больше всего Мистраль боялся, что не совладает с желанием уснуть, которое могло вернуться в любой момент. Надеялся он только на то, что следователь угостит их кофе.

— Итак, если мы все положим на весы, — подводил итоги Тарнос, — чаши придут в равновесие. «За» у нас: абсолютно одинаковый почерк преступлений, осколки зеркала в лицах, салфетка, закрывающая лицо, руки, связанные за спиной, похищения мобильных телефонов и компьютеров, загадочные тексты. «Против»: веревки, которыми связаны руки, не одинаковы; жертвы друг на друга не похожи; места преступлений тоже разные: там квартиры, здесь собственные дома; цитаты — из разных текстов, и нет убедительных анализов ДНК.

— Об этом мы сейчас как раз только что говорили, господин судебный следователь. Мы считаем, что под впечатлением от событий в Уазе кто-то повторил те же преступления в Париже, — вступил в разговор жандармский майор.

— Что скажет полиция?

Мистраль пожал плечами. Против своего обыкновения говорил он медленно, а в рассуждениях на тему «за и против» участия не принимал.

— Очевидно, что Бриалю нельзя приписать парижские убийства. Но в самом ли деле Бриаль совершил первые три? Вот, на мой взгляд, ключевой вопрос. Может, он был подстрекателем. Или Бриаль вообще ни при чем, а все шесть раз убивал один и тот же человек. Тогда возникает вопрос: почему Бриаль не говорит ничего серьезного в пользу своего алиби.

— Я знаю, что у жандармерии другое мнение насчет Бриаля — не так ли? — заметил следователь.

Все три жандарма только молча кивнули.

— Есть один пункт, который меня смущает, — продолжал Мистраль. — В протоколах аутопсии по вашему делу судмедэксперт указывает, что в двух случаях узлы завязаны левшой, в одном — правшой. Бриаль не амбидекстр? ^[16]