Онлайн книга «Война Моря и Суши»
|
— Я? — Да. И ты тоже. — Он? — Да. И он, — твой симбиот. — Они? — Арт спрашивал обо всех, идущих воевать на поверхность. Голос, говоривший с ним, не нуждался в вербальных посторениях, достаточно подумать. — Сильные уходят. От своих двойников. Не готовы к слиянию сознаний. — Он? — снова спросил Арт. У этого «он» другой зрительный образ и родственный набор хромосом: Арт беспокоился о племяннике Сером. — Сильный. Он ушёл. — Я уйду? — Это правильно. — А я? — Страдаешь. Твоё место в новом мире. Построишь его сам. — Все уйдут? — Уже ушли. Почти. — Умереть? — Их выбор. — Почему? — теперь Арт спрашивал о причинах войны. — Подобие приведёт к слиянию сознаний. Преждевременно. Подобные чувствуют необходимость удалиться. Ты. Береги всех. Ты — можешь. Ты есть милосердие. Решайся! Ступай же! Арт просыпался. «Решайся! Ре-шай-ся! Ре-шай-с-я…» «А теперь мы вернёмся в колыбель… Решайся! Ты можешь. Решайся!» Непривычно беспокоил большой палец на правой руке, аналитик вперился в него взглядом, затем, хмыкнув, засунул в рот и тут же знакомые ощущения подтвердили его догадку: во время разговора с Оракулом он, как плод в утробе матери, сосал палец. Валевский расхохотался: долго, неудержимо, до слёз, до икоты. Он смеялся так, что некоторое время не мог двигаться к выходу, следуя за мелькающими сполохами на полу. «Мама, роди меня обратно!» — повторял он и переживал очередной приступ смеха. Откуда-то повеяло озонированным воздухом, аналитик задышал полной грудью, вентилируя лёгкие, и зашагал. Пройти путь по тёмному тоннелю предстояло в полном одиночестве. Бег бледных огоньков завораживал, их ритм гипнотизировал, располагая к размышлениям. Каждые пятьдесят шагов отмечало тихое бряцание невидимых тимпанов, напоминавшее, что путник не оставлен без внимания и находится в контролируемой жилой зоне. …Собственно, ничего не осталось в памяти, кроме нескольких расплывчатых фраз. Но и разочарования не было. Наоборот, тело радостно трепетало от одного воспоминания о «Жемчужине мира» — таинственном обиталище Оракула, и свидание с неосознанным прошлым, предтечей рождения, теперь вызывало не смех, а умиротворение и примирение с собой. Светящиеся огоньки вывели его через тёмный зал к выходу. Там Валевского встречал взволнованный Привратник Оракула: — Это вам, — сказал чиновник, вручая настоящий бумажный лист, глянцевый, с водяными знаками: над гладью моря восходит солнце и летит альбатрос. На листе было отпечатано краткое «ДО ВСТРЕЧИ!» — Что это?! — спросил ошарашенный Валевский, держа на весу драгоценную бумагу и не зная, как с ней поступить. — Оракул разрешает посетить его ещё раз, — пояснил чиновник, удивлённый не меньше Валевского. — Очень редкий случай, сэр. Очень редкий. Мне рассказывали, что такое бывает, но на моей памяти вы — первый. Поздравляю. Через день Арт подал рапорт о командировке на поверхность, в зону боевых действий. А ещё через месяц, понадобившийся на переподготовку, Валевский окунулся в ад самой несправедливой и бесперспективной войны. Войны, где у солдат Колоний было одно желание: выжить. И не было ни ясной цели, ни возвышенного патриотизма, придающего высший смысл кровавой бойне. При удачном раскладе можно было вернуться домой, отделавшись косметической хирургией, при неудачном исходе вместе с ранением рисковали подхватить одну из многочисленных зараз внешнего мира, к которым подводники за двести лет в стерильной атмосфере рифов потеряли иммунитет. Он уходил на поверхность, практически сжигая за собой мосты. Лена, узнав о его решении, зашлась в истерике и отключила канал связи. Инсуб поиграл желваками, глаза его словно остекленели, и этими невидящими глазами друг смотрел мимо Валевского, куда-то в угол, словно перед ним не человек, а нежить. — Я знал и боялся этого… — выдавил Марк. Уходишь в инферно, а это оправданно лишь в том случае, когда у тебя не остаётся выбора… — Я ухожу туда, где сейчас решается судьба всей планеты, Марк. Называй мой выбор как хочешь. Признаюсь, меня всё время щекочет вопрос: почему ты даже не помышлял о том, чтобы быть полезным Армии Моря? Ты, высококлассный инженер? Может, ребята гибнут именно потому, что слишком мало челов с индексом, как у тебя, изволят участвовать в этой войне? — По-твоему, я трус?! — отрезал взбешённый Марк, дав понять, что не позволит углубляться в эту тему и, схватив первый попавшийся предмет: флеш, принялся с бешеной скоростью вертеть прямоугольник в пальцах. Одновременно в руках Валевского оказался декоративный морской конёк со стола инсуба — символ неутомимости в любовных утехах и деятельной энергии. И теперь двое, не сговариваясь, с ловкостью фокусников крутили пальцами. Потом, сопением носа выдав борьбу, происходившую у каждого внутри, Эйджи шлёпнул флеш о столешницу. С укором произнёс: — Аналитик, сволочь, ты зря полил меня чернилами [2]. Я из СУББОТ, а бывших в этой службе не бывает. И хватит об этом! Арт чуть не выронил из пальцев сувенирного конька. Обозвал себя идиотом. Как мог забыть, что каждому инженеру СУББОТ присваивается офицерское звание, и все они — военнообязанные? Почему ему не приходило в голову поинтересоваться, в каком звании Эйджи закончил трёхлетнюю стажировку? А пижон и женолюб, треплющий языком обо всём на свете, даже о невероятных, ничтожнеших пустяках, никогда не касался этой темы. Не странно ли? И только ли служебными омега-каналами занимается он в ГУ? Поздно. Бездна!!! Валевский чувствовал, что инсуб не ответит. Чувствовал это так ощутимо, словно между ними опустили противоударный экран. И проклинал себя. Эйджи отгородился, — ощущение острое и болезненное, сравнимое разве что с насильной разлукой с близким человеком. Впервые бывшие друзья понимали, что между ними разверзается пропасть… — Мне будет очень тебя не хватать, Марк, дружище! — признался Арт, как никогда тяжело переживающий нахлынувшее чувство отторжения. Неожиданно Марк оттаял. Заговорил. Как всегда, о постороннем, о том, что уже, казалось, отошло на задний план. Но теперь Арт внимательно отнёсся к его словам. — После волнений в Союзе ты собирал сведения о родителях детей, погибших во время взрыва базы Касатка. — сказал инсуб. — Тебя, помнится, интересовало, они участвовали в митинге? А ведь должны были, как самые неравнодушные. Так вот, я тоже занялся этим. И мои результаты полностью совпадают с твоими, аналитик. Одиннадцать семей, только одиннадцать приняли участие в том выступлении. А счёт погибших детей шёл на тысячи… Не надо, — Эйджи сделал предупреждающий знак, запрещая Арту говорить: |