Онлайн книга «Улыбка Эммы»
|
– Доброе утро, – говорю я. Произносились ли тут раньше эти слова? – Доброе, – отвечает Петр. И вдруг меня пронизывает ощущение дежа вю. Но абсолютно обратного свойства. Мне кажется, что не видел я это когда-то, а еще увижу. Кого я увижу – таким же сидящим на таком же пеньке? Себя? Мне страшно. – Доброе утро, – повторяет Петр. Он уходит в избушку и возвращается с ружьем, подмигивает мне, чтобы я шел за ним. Мы идем в тайгу, проходим, крадучись, шагов сто-двести. – Смотри, – шепчет Петр и передает мне ружье. – Это рябчики. На краю небольшого просвета среди деревьев с ветки на ветку перепархивают крупные птицы. – Целься, куда сядет. Даже если не разглядишь хорошо, стреляй, попадешь. Дробь мелкая. Я стреляю. Падают сразу две тушки. – Ого! – хвалит Петр. Мы забираем подбитых птиц. На обратном пути Петр сворачивает к ручью. Ловко надрезает тушки, снимает перья вместе с кожицей, потрошит. Тушки моет под маленьким ручейным водопадом. А отходы закапывает под мох, который снимает, как шапку, с кочки. – Как в магазин сходили, – усмехается Петр. Брат уже не спит. Проснулся от выстрела. – Перепугали, черти, – говорит он. Мы варим рябчиков, завтракаем. Мясо, наверное, вкусное, но я не хочу его есть. Больше пью чай. – Ладно, в дорогу возьмешь, – говорит Петр. Мы прощаемся. Брат говорит: – Так что ты не переживай, не помешаем. Мы подальше где-нибудь лагерь разобьем. – Мне уже никто не помешает, – усмехается Петр. – Да, забыл вчера сказать… – Брат кивает на меня. – Вот он тоже… записывает. Петр ничего не говорит на это. Мне кажется, по его лицу пробегает какая-то тень. Тень молчания. Мол, что говорить? Советы давать? Отговаривать? Он молчит. Мы уходим. Молчание Петра оказывается напутственным на все наше долгое возвращение. Даже на коротких привалах мы только тяжело дышим. Я вижу, какое у брата плохое настроение, и знаю, что любое мое слово может вывести его из себя. Да и что говорить? Нечего. И только в самом конце пути, уже к вечеру, когда мы выходим на берег Енисея, брат садится на большой камень и смотрит на меня. – Ну ты понял? – Что? – Дурак. Ты понял, что есть только два пути? Брат подыскивает слова. Не находит. Нервничает. – Два пути. Или туда. – Он словно выбрасывает руками что-то из груди. – Или обратно! – И он руками же захватывает к груди весь воздух. Он входит в воду, насколько позволяют болотные сапоги, умывается. И вдруг изо всей силы ударяет ладонями по воде. Летят брызги. – Нет в жизни опыта! Всегда… как в начале. Он стоит и смотрит перед собой в воду. – Ну что ты так… – бормочу я. – Ладно, пошли. Мы идем к лагерю по плотному песчаному берегу. Как странно после болота ступать по твердой поверхности. Я понял, как надо писать – как будто переписываешь плохо написанное. Мы так и не переселились на болото. Работы оказалось много и на берегу. Время шло, и я чувствовал, что ждет своего проявления наш разговор с братом о Петре. Ведь мы так и не поговорили – вернулись каждый со своими мыслями, как из театра, и – ни слова друг другу, словно боялись своих впечатлений. К тому же я догадывался, что ходили мы из-за меня – брат водил меня к отшельнику в воспитательных целях. Какого он ждал результата? Моей клятвы не замыкаться в себе, не уходить от мира? Смешно. Я не знал, как это сказать. Несколько дней был шторм. Енисей размыл берега, из тайги в реку неслись потоки ливневой воды. Мы пошли проверить, не смыло ли основные метки-столбики вдоль берега. Тот камень, на котором сидел брат после нашего возвращения, стал другим. Штормовые волны вымыли песок вокруг него. Он лежал большой, одинокий, главный на этом берегу. И был покрыт, как ягодами, выпуклыми темно-красными пятнышками. Я вспомнил Андрея Болконского с его засохшим и распустившимся дубом, потому что и мой камень как будто расцвел. – Кристаллы граната, – объяснил брат, увидев мое удивление. – Вкраплены в коренную породу. – Почему же раньше мы этого не увидели? – Волны промыли. С песком. Не хуже промывочной машины. Все можно объяснить. Не скучно ли жить после этого? – подумал я со всем пылом юности. Наверное, я хотел, чтобы камень расцвел безо всякого объяснения, в знак моей изменившейся жизни. Брат потрогал кристаллы. – Наоткалываешь потом на сувениры. Ну, спрашивай у меня про Петра. Ты же тогда уснул. – Что спрашивать? – не понял я. – Все, что хочешь. И на все вопросы я отвечу. Даже о себе я не все знаю. И о тебе, и о людях, и обо всем этом. – Он махнул рукой вокруг. – А его жизнь подвержена ответам на все вопросы. Понимаешь? – Нет. – Почему он ушел? На мир обиделся. И себя у этого мира забрал. Вот и появился смысл жизни. Он знает, что делать каждый час, каждую минуту. Еда, вода, одежда, жилище – вот и вся жизненная программа. Даже на записи времени мало. Только присел – воды нет, надо запасти. По дороге вспомнил, что орехов из шишек надо налущить, печку поправить, грибы перевесить, к рыбе сходить – может, попалась. Все время занято обеспечением себя. Все время! Только что же из тебя проку, если ты вместо благодарности за свой человеческий образ только его жизнеспособность поддерживаешь? Животный мир и больше ничего. В прошлом году я здесь зимовал. В крайней избе Фомки. Все как-то так в жизни накатило со всех сторон: семья, работа, везде пустота. Я и решил перебивку сделать. На работе оформился – якобы сторожить оборудование. Хотя так оно и было на самом деле. Надо было сторожить. Но это неважно… Брат помолчал. Тяжело ему давался этот монолог. Он всегда начинал волноваться, если долго говорил. Я не переспрашивал, и он продолжил: – Ну так вот: ничего прекрасного в этом нет, когда ты один. Хоть пиши об этом, хоть картины рисуй, хоть музыку сочиняй. Потому что ничего, кроме пустоты, в человеке нет. Самое главное в жизни – чем ты эту пустоту заполняешь. И если только доказательством того, что ты необычный, – пустота увеличивается. Будет звенеть на всю тайгу. – Как – ты здесь один зимовал? – Ну как один? Староверы рядом. Но когда зима и снег, то получается, один. Неделями никого не видел. Счет времени потерял. Человек, когда один, все равно – как вдвоем. Вот это я тебе хотел внушить. Тебя должно быть всегда минимум двое. Понимаешь? У меня это не получилось. И не получается. И не получится. А ты только начинаешь, так что давай – вперед. – А шрам возле виска у тебя от этого? |