Онлайн книга «Улыбка Эммы»
|
– Кто? – Несносный наблюдатель. Так Пушкин сказал про Стерна. Про его наблюдения за своими чувствами. – Какая ты умная, – улыбнулся я. – Сам ты умный. А я глупая и счастливая. И есть хочу. Просто умираю. Мы же съели все, что у тебя было, хотя у тебя почти ничего и не было. Пойдем, пойдем куда-нибудь в кафе, а потом… – Вернемся. – Нет, послушаем музыку. В филармонии. – А потом вернемся, да? – Вернемся. А потом опять выйдем. Погулять. Здесь так красиво ночью. Мы говорили, как будто остужали горячую воду, переливая ее двумя чашками – друг в друга. Я подумал о своих рассказах и удивился, что до сих пор даже не вспомнил о них. Вдруг зазвонил будильник, показывающий пять часов. Время моего утреннего пробуждения. Утром я не дал ему долго звенеть, сразу нажал кнопку. А сейчас, в пять вечера, он опять сработал. Маша сказала: – Ну вот. У тебя даже будильник думает. Мы оделись и вышли под желтые фонари. Падал снег. Маша оттаскивала меня от случайных кафе – ей почему-то хотелось именно в кондитерскую Вольфа и Беранже. Она рассказывала мне о Пушкине. Я слушал и думал: было так или стало так? Но Маше не мешал. Она была неугомонная, не я. В кафе я торопил, торопил официанта, как будто куда-то спешил. Не на дуэль же. Не нравилось мне это место, куда в последний раз зашел Пушкин. Маша и это заметила. – Я поняла, – сказала она. – Поняла. Я это почувствовала еще в первый раз, когда водила тебя по квартире Пушкина. Ты не любишь все определенное. И город, да? Он тебя притягивает загадкой времени, но не тем, что в нем застыло навсегда. Не зря ты сказал о воспоминаниях, изменяющих прошлое. Ты любишь жизнь, которая изменяется. А я люблю тебя. В филармонии мы сели в разных местах зала, потому что успели купить лишь одиночные билеты. Как странно слушать музыку вдвоем. Я думал о том, что сейчас чувствует Маша, и радовался, что угадываю, почти угадываю. Во мне проносился поток бесконечного сравнения наших чувств, как будто я без слов что-то рассказывал ей, и она сразу же понимала, соглашалась. Если б словам было это доступно. И тут я задумался посреди музыки, почувствовав обычный стыд за свои написанные слова, которые лежали в моем столе, жалкие в своей невозможности достичь чего-то, что с такой легкостью переносилось музыкой. Сейчас я понимаю, что был нетерпелив в желании заполнить собой все могущество жизни. Смешно? Но был я молод и неуправляем в своих чувствах. – Что с тобой? – спросила Маша в антракте. – Ты подумал о чем-то плохом? – О себе. Я завидую музыке. – Завидуешь? Какое неточное слово. Ну и пусть, подумал я. – Да, завидую. Завидую ее силе. Это обычная зависть, которую, оказывается, так неприятно в себе чувствовать. А себя ненавижу за бессилие. – Какое бессилие? Надо объяснять. Нельзя оставаться непонятым. – Понимаешь, я написал… рассказы, можно так их назвать. Для тебя. Мне казалось, у меня получается. Мне даже нравилось! Но сейчас… Я понял, какие они бессильные. Как я. – По сравнению с музыкой? – осторожно улыбнулась Маша. – Ну какой же ты глупенький! По сравнению с ней все бессильные. Даже композиторы. – При чем тут композиторы, – раздраженно сказал я. – И музыка тут ни при чем. Прости. Заполняю собой все пространство. Я злился на себя и ничего не мог с этим поделать, потому что злился уже на саму эту злость. Сказал глупость, потом не сумел ее объяснить, потом разозлился на себя за это – хроника плохого настроения. Мы оделись и вышли на улицу. «Не сговариваясь», – невесело усмехнулся я про себя. Долго и медленно шли молча. Я понял, что Маша дает мне отмолчаться. Но дома она вдруг улыбнулась: – Вот только не смей меня ослушаться, ладно? – Что ты придумала? – И придумывать ничего не надо было, – нарочито беспечно отмахнулась она. – Ты сейчас погуляешь один, а я почитаю твои рассказы. Молчи-молчи. Ты обещал слушаться. Кстати, вот тебе задание: купи какой-нибудь еды. На Невском магазин открыт. Ну, где рассказы? – Ты возишься со мной, как с младенцем. – Ну и что? Вот будет у меня плохое настроение, я тоже тебя буду слушаться. Я достал папку, положил на стол, сказал: – А давай я тебе буду страницы переворачивать. Как ноты. – Неостроумно. Все, иди. Магазин закроется. На улице я даже растерялся – куда же я пойду? Мне хотелось затаиться здесь, у окна, чтобы не отдаляться от Маши, читающей. Я хотел читать вместе с ней, как слушал музыку. С удивлением вспомнил, как в меня совсем недавно вселился бес плохого настроения – сейчас его и в помине не было. До этого я знал в мире и в себе две силы – добрую и злую. Маша явила мне третью – спокойствие. В магазине я забыл взять сдачу, и меня догнала кассирша в дверях. – Вы вернули мне не деньги, а любовь к людям, – пошутил я. – Голову не потеряйте от любви! – засмеялась она. Деньги я отдал на улице двум дрожащим пьянчужкам. Как приятно жить на этом свете, господа! Бедная Маша, думал я по дороге. Как ей сохранить мое счастье? Только не говори ничего, обращался я к ней мысленно, только не говори. Ни оценок, ни восхищений, ни замечаний. Я написал, ты прочитала – больше ничего нет. – Я боюсь доверить словам то, что чувствую сейчас, – сказала она, когда я вошел. А потом, когда мы гуляли, и я подумал, что мы гуляем как в Париже, хоть никогда не был в этом городе, но знал, что только там, наверное, можно так легко молчать, – Маша сказала, что я написал о неуловимом. – Это так хорошо, – сказала она. Всю жизнь я ждал этих слов. На Дворцовой площади она показала вверх, вдоль уходящей в небо колонны. – Там ангел, на своем месте. Никто никогда не будет на твоем месте, не напишет твоих слов. Глупо я сказала? Смешно? Как учительница в школе? – Не бойся быть смешной, если хочешь сказать правду. Ничего не бойся. – Ничего? – Конечно. Хотя… Помнишь, ты сказала: я боюсь доверить словам то, что чувствую. Я тоже этого боюсь. – Не надо. Пойдем, а то будильник опять зазвенит. – Будильник – оружие пролетариата. Как я его ненавижу. – Ну что ты. Он такой же умный, как и ты. – Не очень смешно. – Значит, неправда. А давай дальше проверим. Вот смотри, это я. Смешная? Значит, это и правда я. – А вот я. Серьезный. Значит, это не я. |