Онлайн книга «Грешница в шампанском»
|
– Ну и что! Была, да сплыла! Сам же говоришь, загребли ее. Адрес диктуй. Виктор нехотя промямлил ему адрес квартиры, где жила Александра. А потом вскользь так и говорит: – Дим, не пойму, зачем тебе Муся моя, когда цыпа твоя у тебя под боком? – Какая цыпа? – не понял Кагоров. – Как какая?! Та самая, которую ты в новогоднюю ночь под моей лестницей грел! – Так она же в тюрьме! – Отпустили ее! – воскликнул обрадованно Виктор. – Вот я и говорю, зачем тебе Муся-то?… – Как отпустили? Когда? Кагоров лениво прикидывал в уме: если Стаська на свободе и не позвонила ему, стало быть, злится на него за то, что не помог ей. А как помогать этой паскуде, если она его сдала с этим гребаным пузырьком?! Может, не звонит, потому что боится? Чувствует грех за собой, вот и затаилась? – Уж когда и во сколько, не знаю. Но отпустили точно. Так что ты… – Ну отпустили и отпустили, бог с ней, – перебил его Кагоров. – Позвонит, если нужно. – Да, Дим, а тебя больше не вызывали? – осторожно поинтересовался Виктор и почти шепотом добавил: – В связи с отравлением твой жены не вызывали больше? – Да пошли они с этим дерьмом куда подальше! – вспылил Кагоров, с досадой вспомнив, что послезавтра его снова вызывают в прокуратуру. – Я вообще к этому шампанскому не прикасался. Мне мой бокал в руки вложили, вот так вот! Ты с Лилькой над бокалами колдовал, вот с вас и спрос! Может, это ты ее отравил, вот! – Митя-а, Митя-а… Да что ты такое говоришь-то?? – тот почти задохнулся от страха. – Да как ты можешь-то?? Я за свою жизнь таракана не раздавил, а ты… Сестриц это дело, поверь мне! Эти две лярвы безродные руку к смерти твоей жены приложили. – С чего это вдруг такая уверенность? – насторожился сразу Кагоров, вспомнив про фотографию во внутреннем кармане пиджака. – Я, когда ты младшую под лестницей хайдокал, кое-что слыхал, между прочим, – голос Виктора судорожно прерывался, то ли от страха, то ли от важности момента, которым тот был преисполнен. – И что же ты слыхал, дорогой? – Жена твоя этой старшей – Надежде, кажется, – она угрожала ей, вот! – Как это?! – Угрожала, а насчет чего, я не понял. За локти ее хватала, к себе разворачивала, за подбородок трепала и все что-то говорила и говорила сердито. – А Надежда что же? Просто молча стояла и терпела это?! Ночной ревностный спазм снова скрутил все внутри с такой силой, что Кагоров, прикрыв трубку рукой, застонал. – Она не терпела, она плакала, Митя! Плакала и просила ее о чем-то! А потом твоя говорит: я вот сейчас выйду и скажу об этом всем! Та снова просить. А твоя, помнишь еще, прежде чем упасть, произнести успела, что у нее важное сообщение какое-то или что-то в этом роде. Помнишь? Да что он помнил?! Что он слышать мог в тот момент, с трудом оторвавшись от молодого упругого горячего тела? Выпил опять же немало. Когда вернулись со Стаськой, в гостиной гвалт стоял. Он на Лильку в тот момент если и смотрел, то плохо видел. Если и слушал, то не слышал вовсе. – Не помню я, – признался с неохотой Кагоров. – Может, и помнил, да забыл. – Вот! А она собиралась, между прочим, что-то объявить. А ты на меня, Митя! Нехорошо это, несправедливо. – А справедливо долг не возвращать, Витек? – взорвался тут же Кагоров, которому был бы повод сейчас, дай только сорваться. – Короче, смотри, завтрашний вечер – последний срок, потом пеняй на себя. Ты меня знаешь… И стоило телефонной трубке лечь на рычаг, тут же сорвался с места, боясь передумать и снова начать страдать. Сел в машину и покатил к Александре. Вот к какому роднику стоило теперь припасть. Вот кто отрадой и утешением способен для него стать. К ней, и только к ней!.. – Вы?! Она перепугалась объявившемуся на ее пороге Кагорову до страшной бледности. Попятилась, чуть не упала. Тут же вспомнила, что не накрашена и на голове после ночи еще беспорядок. Рот вялый и бесцветный, а на пальцах крошки от панировочных сухарей, потому что котлет вдруг ей захотелось. Дура старая! Она чуть не заплакала, без конца дергая халат и поправляя его под поясом. В кои-то веки сам Кагоров к ней в гости пожаловал, а она как замарашка. А потом разозлилась вдруг. А чего это ей так расстраиваться, спрашивается? Он же к ней не как к женщине любимой явился, а как к человеку, которого тоже без конца таскает милиция на допросы, как к человеку, который был свидетелем смерти его жены. Так что ему до ее прически и бесцветных губ… – Пройти можно? – спросил Кагоров, тут же начав расстегивать пальто и снимать кашне. – Проходите, правда, я не одета. – Ничего страшного. Так даже лучше. – Как? – В домашней обстановке, миленько… А чем это пахнет, Саша? Что вы готовите? Котлеты! Тривиальные котлеты, черт побери, она готовит. Ничего изысканного, необыкновенного, способного удовлетворить его капризный вкус. Вкус-то наверняка капризный. Наверняка его Лилия к завтраку ему что-нибудь из французского ресторана подавала. И домработница приходящая была именно на такую кухню натаскана, как борзая на дичь. А у нее вот запросто все сегодня, хотя она и сама не прочь была вкусно и хорошо поесть. А сегодня… Все ведь как нарочно, да. И халат не самый лучший на ней. И спала плохо ночью, встала с одутловатым лицом и синяками под глазами. Волосы едва причесаны. И тут Кагорова разожгло на визит. – Котлеты?! Он глянул на нее как-то странно, со смесью непонятного недоверия и удивления. – Да, котлеты, а что вас удивляет, Дима? – Александра с вызовом тряхнула головой, как делала это давным-давно, когда еще мужчины смотрели ей вслед. – Хотите котлет, Дима? – Хочу, – ответил он запросто. – Еще как хочу! Я их тысячу лет не ел. И только сейчас понял, как соскучился именно по котлетам. Накладывайте! Он съел пять штук, поочередно макая котлету то в горчицу, то в хрен, то в китайский сладкий соус. Потом попросил еще одну и съел ее уже без хлеба и соуса. Вымыл руки, отер рот салфеткой и говорит: – Вам кто-нибудь говорил, что вы бесподобно готовите? – Случалось, – осторожно ответила Александра, все еще не понимая, зачем он к ней пришел. – Понравилось? – А то! – Кагоров снова уселся к столу и попросил кофе со сливками. – Не вопрос, Дима. Она засуетилась, обрадовавшись возможности встать к нему спиной. Сидеть напротив окна, из которого бьет пускай и тусклый, но дневной все же свет, было то еще испытание. Хлопотала, спиной чувствуя, как он ее рассматривает, будто приценивается. Потом Кагоров встал, подошел к окну и спросил: |