Книга Игнатий Лойола, страница 29 – Анна Ветлугина

— Тебе нужно развеяться, дружище. Ты закис. Слишком давно не жил настоящей жизнью. Сегодня мы не нужны профессору, я спрашивал. Пойдём в Айзенах, проветримся. У меня есть деньги. Ты ведь кормил меня в Виттенберге. Теперь моя очередь.

Вероятно, Альбрехт и впрямь закис. Выйдя за ворота, он почувствовал, как грудь его наполняет свежий воздух, совсем не такой, нежели во дворе замка. Ветер сдул остатки снега с веток, и галки галдели по-весеннему. Думая о предстоящих развлечениях, студиозус уверенным шагом вышел на извилистую дорогу, опоясывающую гору. Так его вёл повар. Но Людвиг подмигнул и, насвистывая, свернул на тропинку, протоптанную в неглубоком слежавшемся снегу.

— Неохота хороводиться, — пояснил он, — здесь напрямик меньше получаса быстрым шагом.

И точно. Через полчаса они входили в город. Пронырливый Людвиг уже знал здесь все таверны и повёл товарища в лучшую. Видимо, он не ошибся. Зала для посетителей была забита под завязку, да не кем-нибудь, а вольным студенческим народом.

Альбрехт, уже позабывший в замке, кто он есть, страшно обрадовался.

— Э-ге-гей! — завопил он прямо с порога. — Gaudeamus igitur!

Громкий нестройный гомон раздался в ответ. Друзья ринулись к свободному месту на скамье и стали втискиваться.

— Вы из какого университета будете, любезные братья? — вопросил рыжекудрый носач в голубом кафтане.

— Из славного Виттенбергского! — гордо отвечал Фромбергер.

— Чего в нём славного? Мы и не знаем такого! — послышались голоса.

— Он новый, — объяснил Людвиг, — ему только двадцать лет.

— Ха-ха-ха!!! — загремела вся компания. — Разве это университет? Вот возьми Венский — ему почти двести лет!

— Ягеллонский старше! — заспорил рыжий кудряш.

— Засунь себе в торбу свой Ягеллонский! — крикнул кто-то с длинными спутанными волосами, подвязанными платком. — Самый наидревнейший есть Карлов университет в Праге! Suus verum!

— Как бы там ни было, любезные братья, — кудряш почесал внушительный нос, — а возраст вашей alma mater не позволяет считать её таковой. Вы ни черта не студенты, братья, а нагло пытаетесь возложить честные и славные лавры студенчества на свои недостойные головы.

— Ни черта не студенты, ты прав, дружище! — хриплым басом подтвердил подвязанный, опрокидывая в рот остатки пива. — Это про них: «Они скитались повсюду, но нигде их не интересовали манеры и нравственность».

— Короче, — подытожил кудрявый носач, — либо вы признаете своё студенчество несостоятельным, либо посвящаетесь заново.

— Это мы не студенты? — заорал Альбрехт. — К чёрту! Посвящай! Но сначала пива! Людвиг, чёрт тебя раздери, ты обещал мне.

Грудастая разносчица, как раз прислушивающаяся к новым посетителям на предмет заказа, радостно подскочила к их столу.

— Послушайте, братья, — доверительно наклонился к ним кудряш, — новичок может избежать посвящения, подарив что-то товарищам. Нам хватит по кружке пива каждому.

Людвиг обеспокоенно полез в кошель, но Альбрехт оттащил его руку.

— Даже и не думай! Эти тёмные личности сами порочат светлое знамя студенчества, подвигая нас к мздоимству. Нет! Посвящение и ещё раз посвящение.

— Да нас вообще-то посвящали в Виттенберге, — сказал Людвиг, наступая под столом на ногу товарищу. То есть он собирался так сделать, но промахнулся и придавил чью-то совсем чужую ногу.

— Они ещё и врут! — визгливым бабьим голосом выкрикнул тощий юнец с коровьими ресницами. — Зачем их посвящать!

Альбрехт встал во весь рост, красный от бешенства:

— Посвящайте немедленно!

— Вам как, мой господин, — издевательски поинтересовался кудряш, — символически или, может, по-настоящему?

— Конечно, по-настоящему! — крикнул Альбрехт, схватив за шиворот Людвига, который попытался незаметно выскользнуть из-за стола. Рыжий носач остановил его:

— Не держи, мы все сейчас выйдем на улицу. Нельзя проделывать тайные и древние обряды при посторонних. Эй, хозяин! Попридержи этот замечательный стол для людей знания. Мы сейчас вернёмся.

Толпа студиозусов, человек не меньше двадцати, вывалилась из таверны. Было темно и безлюдно — как раз то, что нужно.

— Поскольку все непосвящённые априори есть животные дикие и невежественные, — гнусаво завёл рыжий носач, — то акт посвящения призван лишить их признаков дикости, как-то: рога! зубы! когти!

— Ессе veritas! — взвизгнул юный обладатель коровьих ресниц.

— Становитесь, господа, на обезроживание, — строго велел обвязанный.

Альбрехта с Людвигом небольно ударили по головам. Затем компания запела странную песню:

Iohannes super bestiam sedere vidit feminam ornatam, ut est meretrix, in forma Babylonis.

«Иоанн видит женщину, сидящую на звере в вавилонской форме...» — ничего больше не смог понять Фромбергер, а он ведь считал себя знатоком латыни. Внезапно бешенство охватило его:

— Надоел ваш цирк! Заканчивайте, я пива хочу!

— Поскольку рога наши любезные братья имеют воображаемые, то и ломаются они легко, — пояснил носач, — а вот с зубами и когтями будет труднее. У кого-нибудь есть клещи для вырывания когтей? Нет? Значит, обойдёмся символически, одними зубами.

Он пронзительно свистнул, и все бросились с кулаками на виттенбергских студиозусов. Людвиг тут же упал, выплёвывая передние зубы. Но с Альбрехтом нельзя было так шутить. Сила того самого изгоняемого дикого животного проснулась в нём. Мгновенно, ударами рук и ног, он раскидал избивавших, а одного схватил и так треснул головой о булыжную мостовую, что тот остался лежать без движения. Тяжело дыша, Фромбергер огляделся: кого бы ещё ударить, — но услышал слова, звучащие с гневом и печалью:

— Вы что творите?! Разве не знаете — сказано: возлюби ближнего своего, как самого себя? Изверги! Гореть вам в аду!

Перед толпой пьяных студентов стоял пожилой сухонький священник. Даже странно: откуда такой сильный голос в тщедушном теле?

— Проходи, святой отец! — раздражённо прервал его носач. — Твои постные нравоучения вызывают одну тошноту!

— Бог накажет тебя за эти слова! Обратись, ещё не поздно! — умоляюще крикнул старичок, но теперь его голос потонул в гомоне толпы:

— Уж кому гореть в аду — так это вам, церковникам, с вашей продажной курией! — кричали студенты. — Ваш Рим — вавилонская блудница! Попы врут! Торгуют индульгенциями! Тянут деньги с народа! Зачем Богу ваше гнилое посредничество? Давно пора освободить мир от вас!

— Тихо! — пробасил, перекрывая всех, подвязанный. — Други, хватит говорить, будем делать. Освободим мир хотя бы от одного лицемера, который имеет наглость вмешиваться в наши дела.

Священник съёжился и попятился назад, но его уже окружили. Двое пьяниц схватили его под руки и с силой бросили своим товарищам напротив. Те, кое-как поймав, швырнули следующим, но там поймать уже не успели. Старичок рухнул на мостовую, будто куль с соломой. Озверевшие студиозусы бросились пинать его. Про Альбрехта с Людвигом все забыли. Они незаметно отступили в узкий переулок и помчались наутёк.