Онлайн книга «Время предательства»
– Другие не рожают пятерняшек. – Значит, им везет. – Вы не любили девочек? – Я их не знал. Когда они приезжали домой, там появлялись камеры, няньки, доктор ихний и еще куча всякого народа. Поначалу было забавно, но потом стало… – Он искал подходящее слово. – Merde. И все их жизни превратились в merde. – А Мари-Ариетт и Исидор тоже так считали? – Откуда мне знать? Я мальчишкой был. Но я знаю, что Исидор и Мари-Ариетт хорошие, порядочные люди. Пробивались как могли. Мари-Ариетт больше всего в жизни хотела стать матерью, а они ей не позволили. Они забрали у нее девочек. У Исидора. В книге Бернара сказано, что они продали детей правительству. Вранье. Однако люди верили. Вот что ее убило. Мою сестру. Она умерла от стыда. – А Исидор? – Он еще больше замкнулся. Улыбаться перестал. Все шептались у него за спиной. Показывали на него пальцем. После ее смерти он далеко от дома не уходил. – Почему девочки не приезжали к нему, когда стали старше? – спросил Гамаш. Он уже задавал этот вопрос и получил отпор, но стоило попытаться еще раз. – Их там не ждали. Чего бы они стали приезжать? – Но Исидор хотел, чтобы они приехали и ухаживали за ним, – возразил Гамаш. Пино зашелся от смеха: – Кто вам такое сказал? – Священник. Отец Антуан. – Да откуда ему знать? Исидор больше не хотел видеть девочек. После смерти Мари-Ариетт. Он винил их в том, что она умерла. – А у вас никакой связи с племянницами не было? – Я им написал о смерти отца. Они приехали на похороны. Пятнадцать лет назад. С тех пор я их не видел. – Исидор оставил ферму вам. Не девочкам, – сказал Гамаш. – Верно. Он не хотел больше иметь с ними ничего общего. Гамаш вытащил из кармана шапочку и положил на стол. И впервые за все время их общения на лице Пино появилась искренняя улыбка. – Вы ее узнаете. Пино взял шапочку: – Где вы ее нашли? – Констанс подарила ее подруге на Рождество. – Странный подарок. Чья-то чужая шапочка. – Она сказала, что шапочка – ключ к ее дому. Что, по-вашему, она могла иметь в виду? Пино рассмотрел шапочку, потом положил ее на стол. – Моя сестра связала шапочки для всех девочек. Я не знаю, кому она принадлежит. Если ее подарила Констанс, наверно, ее и шапочка. Вы так не думаете? – А почему она назвала шапочку ключом к ее дому? – Câlice [61], не знаю. – Эта шапочка не принадлежала Констанс, – сказал Гамаш, постучав пальцем по шапочке. – Тогда, наверно, кому-то еще из девочек. – Вы никогда не видели ее на Исидоре? – Вы, вероятно, ударились о лед сильнее, чем думаете, – ухмыльнулся Пино. – С тех пор уже шестьдесят лет прошло. Я не помню, что я сам носил, а уж что Исидор – и подавно. Запомнил только, что он и зимой и летом носил ковбойки и от них воняло по́том. Есть еще вопросы? – Как девочки называли мать? – спросил Гамаш, вставая. – Tabarnac, – выругался Пино. – У вас с головой все в порядке? – А что? – Вы начали задавать глупые вопросы. Как девочки называли свою мать? – И? – Откуда мне знать? Как все люди называют своих матерей? Гамаш ждал ответа. – Мама, конечно, – ответил Андре. Они и двух шагов не прошли, как Пино остановился: – Постойте. Вы сказали, что Констанс умерла, но к чему все эти вопросы? Почему вы мне их задаете? Гамаш все время ждал, когда же Пино додумается до этого вопроса. Старику понадобилось немало времени; впрочем, его ведь отвлекали глупыми вопросами. – Смерть Констанс не была естественной. – А как она умерла? – остро взглянул Пино на Гамаша. – Ее убили. Я работаю в отделе по расследованию убийств. – Maudit tabarnac, – пробормотал старик. – Вам не приходит в голову, кто бы мог ее убить? – спросил Гамаш. Андре Пино задумался, потом покачал головой. Перед тем как выйти из кухни, Гамаш обратил внимание на обед, ждущий Пино на кухонном столе. Консервированные макароны в форме буковок алфавита и хот-доги. Глава тридцать вторая
На мосту Шамплейна мигали огоньки снегоуборщиков. В час пик машины ехали бампер к бамперу, и в зеркале заднего вида Гамаш видел громадный снегоуборочный плуг, тоже застрявший в пробке. Оставалось только ползти вместе со всеми. Рана на лице у Гамаша пульсировала, но он старался не обращать на это внимания. Труднее было не вспоминать о том, как это случилось. Он заставил себя вернуться мыслями к разговору с Андре Пино, единственным живым человеком, знавшим пятерняшек и их родителей. Он создал в представлении Гамаша образ горечи, утраты и крайней нищеты. Дом Уэлле должен был заполниться орущими детьми. Но вместо этого там остались только Мари-Ариетт и Исидор. И сам дом, где царили недомолвки и легенды. О чуде, дарованном, а потом проданном. О девочках, спасенных от жестокой нищеты и жадных родителей. Был создан миф. Чтобы продавать билеты и фильмы и еду в столовой «Пятерняшки». Чтобы продавать книги и открытки. Продавать образ Квебека как просвещенной, прогрессивной, богобоязненной, богоугодной страны. Страны, где Бог ходит среди людей, исполняя желания тех, кто ползет на окровавленных коленях. Эта мысль всколыхнула что-то в голове у Гамаша, наблюдавшего за тем, как нетерпеливые водители пытаются переезжать из полосы в полосу, полагая, что смогут вырваться немного вперед в этом сплошном потоке. Словно чудо, припасенное для другой полосы, вдруг произойдет и все машины впереди исчезнут. Гамаш смотрел на дорогу и думал о чудесах и мифах. И о том, как Мирна описывала ему тот момент, когда Констанс впервые призналась ей, что она вовсе не Пино, а одна из пятерняшек Уэлле. Мирна сказала, что перед ней как будто материализовалась греческая богиня. Гера. А позднее Тереза Брюнель указала, что Гера не просто какая-то богиня, а главная. Могущественная и завистливая. Мирна возразила, сказав, что назвала первое имя, пришедшее ей в голову. С тем же успехом она могла назвать Афину или Афродиту. Вот только она не сделала этого. Мирна назвала величественную и мстительную Геру. Гамашу не давал покоя вопрос, хотела ли Констанс рассказать Мирне о том, что с ней сделали. Может быть, ее отец. Или о том, что сделала она или все они с кем-то другим. |