Онлайн книга «Цвет мести - алый»
|
Господи, зачем же она тогда тут очутилась?! Что она скажет?! Дверь распахнулась в тот самый момент, когда она уже от нее попятилась. – Машенька?! – Пухлые губы Вениамина задрожали. – Господи! Это ты, Машуня?! Это точно ты?! – Привет, – тихо обронила Маша, продолжая топтаться на площадке перед дверью. Зачем-то спросила: – Ты один? – Конечно! – поспешил он выпалить, будто оправдываясь. – С кем же мне быть?! Ты… Ты ко мне? – Нет, к твоим соседям, узнать: не буянишь ли ты по вечерам? – фыркнула она в белоснежный меховой воротник. – Конечно, к тебе! Можно? – Да проходи, проходи, конечно! – Он занес было через порог огромную ножищу в лохматой тапке, вдруг смутился чего-то, попятился, позвал ее: – Входи, Машуня, входи, пожалуйста! Она переступила через порог своей прежней берлоги, закрыла за собой дверь, привалилась к ней спиной. Все изменилось! Все, буквально! Не было лампочки над головой в коридоре, она не болталась на длинном, толстом, изогнувшемся в электрической судороге шнуре. Вместо нее с потолка лился мягкий неоновый свет, источника его Маша не обнаружила, сколько ни искала глазами. Все было мастерски спрятано в трехуровневом потолочном покрытии. Новый пол под ногами, прежнего, трещавшего, как корабельная палуба в разгар шторма, паркета тоже не было. Голые шероховатые стены цвета молочного шоколада. Встроенная мебель, угадываемая лишь по сверкающим хромом ручкам. Она невольно вытянула шею, пытаясь заглянуть в кухню, – а на месте ли старое раскладное кресло, в котором посапывала, бывало, Маринка? И которое они по очереди таскали в комнату, на ходу теряя запчасти из его крепежа, когда в гости набивалось слишком много народу? Кресла не было! Из кухни претенциозно выглядывало что-то модное, сверкающее лаком и стеклом. И тоже – новый пол, новые двери, светильники… Здесь теперь все, все – новое! Не осталось и кусочка от старой жизни, в которой она оставила увальня Вениамина Засалкина, взявшего в браке ее девичью фамилию Белова. В нем тоже что-то неуловимо изменилось. Нет, он был таким же мешковатым, глупо одетым в безразмерные шаровары, какую-то нелепую широченную рубаху, тапки лохматые – ужас! – но в то же время в нем что-то стало другим. Глаза? Движения? Поворот головы не тот? Да не могла она с точностью сказать ничего – ни про взгляд, ни про поворот головы этот самый, потому что она все, все, все позабыла за минувшие четыре года. Просто ощущение какое-то давило: что-то не то в нем теперь. Что-то незнакомое. А чего она хотела, с другой-то стороны? Он повзрослел, стал более мудрым и, кажется, более обеспеченным. Язык просто не повернулся бы теперь назвать его любимым забытым именем – Веник. Квартира тоже преобразилась, необыкновенно преобразилась. В этом новом жилище Маша вряд ли влезла бы с ногами на диван и улеглась бы щекой на его валик. – Входи, Машенька. – Вениамин гостеприимно распахнул дверь в единственную комнату. – Там все теперь немного не так, как ты привыкла, но прошу тебя, чувствуй себя как дома. Я приготовлю кофе, как ты любишь. И прошу тебя, не нужно разуваться! – Я хочу, – настырно тряхнула она волосами. – Ноги от каблуков болят. – Хорошо. Пусть будет по-твоему. Вениамин вдруг метнулся в угол, что-то сдвинул, чем-то погремел и через мгновение протянул ей ее тапочки. Те самые, которые она оставила у порога, когда переступала его четыре года тому назад в последний раз. – Вот, надень. – Спасибо… Маша повертела свои бывшие тапки в руках, для чего-то приложила их подошвами друг к другу, будто размер правой и левой мог не совпасть. Но они совпали, конечно, совпали. Тапки-то были ее: белые, в голубой горох, на резиновой подошве. – Странно… Странно, что ты их сохранил, – пробормотала она, обуваясь. И тут же попеняла себе. Ведь не собиралась ничего ворошить, не собиралась затрагивать запретных тем, касаться затянувшихся ран, посыпáть их солью, поливать маринадом. Рыться в чужих чувствах, как в чужом белье, извлекая на белый свет что-то тайное, – не собиралась. Отчего же ее прорвало-то? Вдруг Веник неправильно ее поймет, и тогда… ой, что начнется! А она тут по делу! Она к нему за помощью пришла! Потому что, пару дней провалявшись в тоске в собственной кровати и поразмышляв, Маша вдруг пришла к выводу, что единственный человек, который ей поможет и к которому она действительно может и хочет обратиться, – это ее бывший муж – Вениамин, теперь вот – Белов. Больше никого! Ни одного более или менее приличного человека, ни одного достойного внимания, одни сволочи вокруг нее! Только Веник, Маринка и Алекс были для нее самыми близкими людьми. Маринки теперь нет, Алекс… – Сахара, как всегда, не надо? – спросил, стоя у двери в кухню, Вениамин, с пониманием отреагировав на ее неожиданный испуг в эпизоде с тапками. Он, конечно же, все сразу понял, он всегда все понимал в ней. И удивление ее, и последовавшее через мгновение ее недовольство собой. А он и не собирался вовсе падать перед ней на колени и завывать на шекспировский манер, умоляя ее вернуться и простить его за все несуществующие грехи. Он не станет этого делать – никогда и ни за что. Он стал взрослым мальчиком. Решит так сама – он обрадуется. Но силой тащить ее обратно в свой дом – ни за что! Да и Маша тут не за этим. Она тут по делу. Вернее, если она пришла за помощью. И он отчасти догадывался, какой именно помощи она от него ждет. Вчера он был у Горелова, подписывал какие-то нужные для следствия бумаги. Следователь и поделился с ним последними новостями. Так что Машу он втайне ждал. И сегодня утром, как всегда, выглянув с балкона на улицу и глубоко вдохнув морозный ледяной воздух, Вениамин вдруг решил, что уже через неделю она к нему явится. Ошибся в сроках. Она явилась гораздо раньше. Как странно на нее подействовала его новая обстановка! Она смутилась, растерялась, съежилась вся как-то. Смотрела на него долго и изучающе. Тут же замкнулась, найдя в нем что-то для себя новое. Он все, все в ней и о ней понимал. А чего она хотела? Чтобы он и дальше жил среди засиженных тараканами стен? Ел из пластиковой посуды, набирая себе еду в мусорных контейнерах? Может, и был он прежде безвольным с ней, так это ведь от величайшей любви к ней, а не от безвольного повиновения жизненным оплеухам. Да, пусть он всегда казался ей неудачником, да, и он – не борец, не амбициозный карьерист, и в совет директоров никогда не полезет и даже пытаться не станет на той фирме, где теперь работает. Хотя многие ему шептали, что у него есть шансы. Зачем, если все это – не его? Ему достаточно того, что его считают опытным специалистом, идут к нему за советом, рекомендуют своим знакомым обратиться к нему за помощью. Потом, у него ширится круг клиентов, оценивших его мастерство краснодеревщика. Года через три-четыре можно подумать и о том, чтобы начать свое собственное дело с мастерскими и прочим. |