Книга Колодец с живой водой, страница 57 – Чарльз Мартин

– Такого – никогда.

Остатки манго Лина отправила себе в рот и проговорила, жуя:

– Вкус манго – это вкус Никарагуа.

Сочная мякоть у меня во рту взрывалась прохладной свежестью сладкого, с легкой кислинкой, нектара. Когда я сказал, что никогда не пробовал настоящего манго, я нисколько не покривил душой. Таких плодов я действительно не ел никогда.

Лина, похоже, осталась довольна моей реакцией.

– Отличная штука, правда?

Я кивнул. Заговорить я не решился, чтобы не потерять ни капли драгоценного сока. Изабелла тем временем отыскала под деревьями еще четыре манго, и, пока Лина разрезала один из них на дольки, я спросил:

– Кто этот старик в гамаке? И что с ним такое?

– Это Роберто, – после небольшой паузы ответила Лина. – Он угощал меня манго, когда мне было столько же лет, сколько Изабелле. – Она взглянула на меня, и даже в полутьме я разглядел, что ее глаза вновь наполнились слезами. – Ты хочешь знать, что с ним? Все очень просто: он умирает.

– Разве нельзя ничего сделать?

Лина отрицательно покачала головой.

– У него отказывают почки. Эта болезнь… ее вызывают пестициды, которыми опрыскивают плантации сахарного тростника. В цивилизованных странах подобные химикаты давно запрещены, но в Никарагуа их по-прежнему применяют достаточно широко. Накануне сбора урожая тростниковые поля выжигают, чтобы уничтожить сорняки, а также выгнать змей и опасных насекомых. Под действием высокой температуры с пестицидами что-то происходит – похоже, они превращаются в какое-то другое, еще более опасное химическое соединение, которое наносит вред тем, кто работает на плантациях. Рабочие вдыхают яд, который впоследствии откладывается в почках… Я слышала, ученые из Бразилии и США изучали это явление, но даже они не могут сказать точно, что же происходит на самом деле. Пока известно только одно: химикалии, которыми опрыскивают сахарный тростник, убивают тех, кто его собирает и обрабатывает. Ну а Роберто… он работал на плантациях с пяти лет.

– Ты давно его знаешь?

– С раннего детства.

– А родственники у него есть?

Она покачала головой:

– Все его родственники либо погибли во время урагана, либо эмигрировали в Гондурас.

Меня вдруг замутило. То ли жара до меня наконец, добралась, то ли я окончательно постиг все безумие ситуации.

– То есть Роберто обречен умереть в одиночестве, в темной и душной комнатушке, в луже собственной мочи, а полбутылки грязной воды да горсточка леденцов – это все, что он сумел заработать за свою жизнь?

Лина долго смотрела на меня. Очень долго. Смотрела и о чем-то думала. Потом голова ее опустилась, по щеке скатилась слезинка.

– Да.

К подножию горы мы спустились уже в темноте. Где-то на середине склона Изабелла устала и взяла меня за руку. Через несколько сот ярдов она стала спотыкаться, и я подхватил ее под мышки и посадил себе на плечи. Это сразу заставило ее проснуться, и дальше она «ехала» на моих плечах, с любопытством озираясь по сторонам. Должно быть, ей было непривычно наблюдать окрестности со столь возвышенного наблюдательного пункта. Когда мы уже шли по дороге внизу, девочка запрокинула голову и подняла вверх обе руки.

– Мам, смотри, звезды! Я могу их достать!

Я тоже посмотрел вверх. Еще никогда я не видел на небе столько звезд.

До дома мы добрались где-то в начале десятого. Во дворе я ссадил Изабеллу на землю, и она сразу побежала в дом, откуда тотчас донесся густой мужской голос, который спрашивал ее о чем-то. Лина же подошла к колодцу и с помощью ручного насоса набрала ведро воды. Бросив в него ковшик с отломанной ручкой, она поставила ведро рядом с темной пластиковой занавеской, висевшей на веревке между углом дома и вкопанным в землю столбом.

– Я пойду разогрею ужин, а ты пока вымойся. – Она показала на курятник, где я провел несколько ночей, пока выздоравливал. – Там должна быть кое-какая одежда. Надевай, что подойдет.

И, с треском сломав несколько тонких щепочек, она сунула их в тлеющие угли очага в углу двора, а сама скрылась в кухне, откуда снова донесся мужской бас. Я шагнул за занавеску, разделся, отыскал в жестяной миске кусок мыла и, как мог, вымылся водой из ведра. Поначалу она показалась мне чересчур холодной, но довольно скоро я обнаружил, что такая вода отлично смывает чувство усталости, чего нельзя было сказать о грязи. Разглядывая себя, я обнаружил, что ниже штанин и рукавов мои ноги и руки покрыты темным слоем пыли. Лодыжки и ляжки молочно белели в темноте, и я решил, что они остались относительно чистыми. Хуже всего обстояло дело с пальцами ног, которые торчали из дырок в теннисных туфлях, и мне пришлось потрудиться, чтобы отмыть их дочиста.

Когда я вышел из-за занавески, чувствуя себя на редкость бодрым и относительно чистым, то обнаружил, что Лина моет Изабеллу в большом бетонном корыте рядом с колодцем.

В курятнике – в корзине под топчаном – я отыскал обрезанные по колено старые джинсы и серую футболку, которые были мне почти по размеру. Переодевшись, я направился к дому, и Лина, высунув из-за пластиковой занавески намыленную голову, крикнула:

– Ужин на столе. Меня можешь не ждать.

– Спасибо.

В кухне я увидел за столом сияющую чистотой Изабеллу и какого-то мужчину лет пятидесяти с небольшим. Увидев меня, он поднялся и, пожав мне руку, несколько раз стукнул себя кулаком в грудь.

– Поу-лоу, – представился он.

Руки у него были длинными и необычайно мускулистыми. Особенно толстыми казались загорелые предплечья – этакий оживший Попай. Казалось, этими руками он был способен завязать в узел железный лом.

– Это Пауло, – «перевела» Лина, на мгновение заглядывая в кухню. На голове ее красовалось закрученное тюрбаном полотенце, совсем как у американских домохозяек, и это меня почему-то умилило. – Просто в наших краях это имя произносят немного иначе. Вы с ним уже встречались… несколько дней назад. Пауло помог погрузить тебя в грузовичок.

Я тоже похлопал себя по груди:

– Чарли.

Пауло улыбнулся, и я увидел, что у него во рту не хватает нескольких зубов. Показав в окно на пикап с открытым кузовом, стоявший на заднем дворе, он проговорил:

– Ты блевать мой грузовик. И загадить тоже. Весь. – Он взмахнул своей гигантской ручищей.

– Как-как?

– Ты блевать… – Пауло сунул в рот два пальца, потом снова показал на пикап. – Еще гадить. – Он зажал пальцами нос. – Дерьмо, ф-фуу!.. – Пауло показал на мои джинсы: – Ты быть грязный. Запах тоже очень сильный. Плохой запах.

Со двора донесся смех Паулины.

Пауло не очень хорошо говорил по-английски, но я отлично понял, что́ он имел в виду. Пожав плечами, я сказал:

– Извини. Я не нарочно.