Онлайн книга «На всё село один мужик (сборник)»
|
Тем временем подъехал очередной рейсовый автобус, из него вышел всего один человек, мужчина средних лет, щуплый, в светлой сорочке с длинными рукавами и в черной бейсболке, козырек которой находился над ухом, и направился в сторону Бабушкина. Поскольку человек тот шел неуверенно, Петр Михайлович поднялся, подал команду: – Стоять! Человек замер, не понимая, зачем и кому предназначался этот приказ, показывая на себя пальцем и не сводя глаз с Бабушкина, спросил: – Вы… мне? – Тебе, тебе! – В чем, собственно говоря, дело? – Как ты идешь по моей улице? Какими шагами? – Бабушкин приблизился к растерявшемуся мужчине. – Ты где находишься? – В чем, собственно говоря, дело? – опять повторил вопрос человек с неуверенной походкой. – Ты кто? Не милиционер, случайно? Бабушкин поднес, как и мечтал недавно, посматривая на детей, паспорт к лицу незнакомца, приказал: – Читай! Фамилию, фамилию читай. – Ба-буш-кин, – послушно прочитал тот, икнул. – А я, может, Дедушкин? Х-хи-хи-хи-и!.. – Ты мне здесь шутки брось, – посоветовал Петр Михайлович. – А теперь иди сюда. – Он подвел его к дому, на стене которого была прикреплена вывеска с названием улицы. – А теперь читай здесь… Незнакомец опять икнул, протер глаза рукавом, не сразу прочел: – Улица имени Бабушкина. – Он выдержал паузу, посмотрел на Бабушкина, на вывеску, улыбнулся. – Нет, здесь что-то не так… – Все так, дорогой мой: ты стоишь на моей улице. – Ёшкина мать!.. – А ты как думал, земляк? На улице Бабушкина!.. Незнакомец, автоматически быстро вытерев ладонь правой руки о брюки, подал ее Петру Михайловичу: – Будем знакомы: Тузиков Павел Егорович. Тысяча девятьсот… – Не надо, дальше можешь не говорить, – прервал его Бабушкин. – Так что строго тебя предупреждаю: больше в таком виде, как сегодня, чтоб я тебя на своей улице не видел. – Как пить дать! – Я дважды не повторяю. У меня, может, есть характер. Есть, есть, конечно же. Если бы я был слабаком, сарделькой, какой черт назвал бы моим именем улицу, а? – Не говори!.. Кто б назвал?.. Так как, говоришь, тебя зовут? А, прости, прости: Бабушкин. Так я на твоей улице, оказывается, и живу. И не знал! Слово даю – не знал! Живу и живу себе спокойно. А тут, выясняется, есть, существует где-то и человек, на улице которого я осел? Вот он, перед тобой. Далеко ходить не надо. Дай я тебя поцелую! Бабушкин отвел руки Тузикова с растопыренными пальцами, которые тот наставил на него, подальше от себя: – Если бы я со всеми целовался, знаешь, что со мной было бы, а? – Чудеса, однако!.. – не мог успокоиться Тузиков. – Вон мой дом. Пойдем, гостем будешь! – Посмотреть, как люди живут на моей улице, надо. Чтобы иметь представление. Ну, тогда пошли! – Жена как раз на второй смене. Она тоже была бы рада. Вскоре они сидели за столом в передней, Бабушкин листал альбом, а Тузиков показывал пальцем, поясняя снимки. Перед этим он не побоялся оставить гостя одного в доме – а чего бояться, когда это вон кто! – и сбегал в магазин, принес бутылку водки. Поскольку денег у него не было, то их выделил Бабушкин. «Конечно же, именем бедняка улицу не назовут, – добродушно думал Тузиков по дороге в магазин и из магазина. – Вот повезло так повезло! Хоть раз!..» Когда выпили по рюмке, Тузиков поинтересовался, какая у Бабушкина самая любимая песня. Тот сначала задумался, даже сморщил лоб, а потом ответил, будто отрезал: – Я без гармошки не пою! – А если балалайка? – Так себе… Но не побрезгую, если будет хоть какой аккомпанемент. – У соседа возьму! – пообещал Тузиков и улизнул из дома. Пока он где-то бегал, Бабушкин посмотрел в зеркало, что висело на стене рядом со столом, сделал важный, серьезный вид и сам себе сказал: «А что, может, оно так и есть… Не знаю, кто тот Бабушкин, однако же, если брать по большому счету, какая разница – кто он, тот Бабушкин? Может, это улица всех Бабушкиных, которые живут на белом свете? В Москве, в Питере, в том же нашем Гомеле? В Америке, если уж на то пошло, а? Нате вам, Бабушкины, улицу! Нет, Петр Михайлович, ты родился в сорочке. А сосед, Игнатович, так и заявил: «Я, Петр, был на твоей улице». А ты, Игнатович, побудь на своей. Что, отхватил? Где она, твоя улица? В каком болоте? То-то же! И не каркать мне! Где, где вы видели улицу имени Филина? Имени Степана Игнатовича Филина? А моя – вот она, родная! Не беда, что пока не ходят троллейбусы. Пустим!» – Кого «пустим»? – показался на пороге с балалайкой Тузиков. – Это я про свою улицу. Пустим, говорю, и троллейбусы. – Пустим! Обязательно! С оркестром! – тряхнул балалайкой Тузиков. – Гуляй, город! Бабушкин поправил хозяина дома: – Гуляй, улица Бабушкина. Прошу не обобщать. Кстати, и песню напишем. Я попрошу самого известного композитора… – Лученка можно, – предложил Тузиков. – Он для нефтепровода «Дружба» вон какой гимн сочинил. Его, его возьмем за композитора. – А слова сами сложим, – предложил Бабушкин. – Да, Павел? – Как пить дать! – Стукнемся! Пусть все слышат!.. – Кто лучше, чем мы, знает материал? Я здесь живу. Так? Так. Вон на том огороде… под грушей… моя пуповина зарыта, может быть. Или где-то рядом. А ты, Бабушкин, про свою улицу да чтоб не знал, какие слова придумать? Х-хе-хе-хе!.. – Найдем. Это все вторично, брат. – Подожди, а что – первично? – Тузиков, как часто делал до этого, опять протер рукавом рубахи глаза: они у него почему-то слезились. – Выпить надо, – признался Бабушкин. – Так в чем дело? – Наливай, – промолвил Петр Михайлович и почти прослезился. Еще немножко, и лицо будет мокрым. – Что, что с тобой, брат Улица? – насторожился Тузиков. – Потому и плачу, что очень хорошие люди живут на моей улице. От счастья. – Здесь ты на все сто. Угадал. Лучших людей нет на всем белом свете. – И это все благодаря моей улице! Она, как магнит, собрала вас в кучу. Ты веришь мне, Павел? – Как пить дать! – А еще плачу, что редко сам бываю на своей улице. Занят очень, государственных дел хватает. А хочешь, насовсем перееду сюда? Соседями будем – хочешь? Возьму и перееду? Кто запретит? О-го-го!.. – Дай пять! Пожали друг другу руки. – А это, кстати, идея. Голова еще варит. – По тебе же видно, что не дурак. – Хоть и прозвище у меня – Почтальон. |