Книга Благие намерения, страница 40 – Нора Робертс

Откинувшись в кресле, она уставилась на свою доску.

– Кажется, это прорыв, – пробормотала она. – Хотя не факт.

Мейсона Тобиаса ей подарила сама судьба. Он, конечно, тот еще зануда, зато исключительно наблюдателен и дотошен.

К тому же Пибоди права, по-щенячьи честен.

Записать его на учебную программу? Если он продолжит свое «патрулирование», то рано или поздно пострадает, а то и расстанется с жизнью.

Она отправила письмо службе связи с прессой, потом сделала себе пометку насчет Мейсона.

Взявшись за новый список имен, она, памятуя совет Миры, стала сопоставлять всех с профилем. Двоих сразу вычеркнула, потом поступила так же с жителем пригорода, проверив его переезды и график.

Двоих кандидатов она сочла возможными: один живет в самом городе, другой в Хобокене, но работает в Мидтауне. Пятиминутного разговора с его менеджером хватило, чтобы его вычеркнуть. Между 4.30 и 6 вечера в день убийства Баствик житель Хобокена совещался с самим менеджером и с двумя программистами, а потом до 7 вечера выпивал с коллегами.

Остался только 40-летний инструктор-криминалист. Ева воодушевилась. Рост, правда, всего 5 футов 8 дюймов, но он мог встать на каблуки. Меньше 148 фунтов веса, но что мешает внешнему уплотнению? Зато – кареглазый метис!

На ее вкус, синтаксис его писем расходится с синтаксисом посланий убийцы, но все остальное совпадает. Ее давно подмывало заняться делом, поэтому она радостно схватила пальто.

– Пибоди, поедешь со мной!

– Лейтенант! – Дженкинсон поймал ее в момент надевания пальто. – Мы их сцапали! Балбесы катались на скейтбордах. Двоих мы развели по разным комнатам и сейчас допрашиваем, а третий…

Он покосился на свой стол.

Третий, в наручниках, с наглой ухмылкой развалился в кресле.

– Сколько ему? Пятнадцать-шестнадцать?

– Двенадцать.

– Проклятье!

– А я о чем? Переросток, злобный, как гремучая змея. В это дело его вовлек старший брат – похоже на инициацию. Приходится ждать их бабку-опекуншу и адвоката по делам несовершеннолетних. Я отнял у него заточку длиной в шесть дюймов, всю в засохшей крови. Уверен, она принадлежит одному из них.

– Двенадцать лет, – шепотом повторила Ева.

Ей вспомнился Тико, несовершеннолетний антрепренер, само хитроумие и практичность.

У того тоже была только бабушка, которая не мешала ему быть самим собой, научив понятным правилам существования. Ему не грозила опасность очутиться в полицейском участке с изобличающей уликой – окровавленной заточкой.

Ей не давала покоя мысль: от чего зависит разница между одним пареньком, все делающим правильно, и другим, убившим ради дурацкого скейтборда?

– Этот не расколется, – проговорила она, наблюдая самодовольного молокососа. – Ему нравится здесь находиться, он воображает, что это превращает его в мужчину. Надеется отделаться легким испугом и запятнанной репутацией.

– Адвокат его выгородит, изобразит оступившимся младенцем, будет напирать на нежный возраст. Мол, несмышленыша втянули в нехорошее дело.

– Я бы тоже на это напирала. Если кровь на заточке принадлежит одному из убитых, обязательно покажите обвинителю их фотографии – живыми и мертвыми. Это может помешать досудебной сделке. Этого наглеца, может, и не захотят судить как взрослого, но попытаться стоит.

– Обязательно. Один из них уже дает слабину. Третий, – объяснил Дженкинсон, – сначала изображал крутого, но перед допросом затрясся. У него тоже заточка, только насухо вытертая, но лаборатория найдет следы. Ничего, расколется. А вот брат молокососа – крепкий орешек. Уже пять раз задерживался за уличные нападения, успел посидеть в колонии для несовершеннолетних. У него тоже была заточка, а еще новый наручный коммуникатор – как пить дать, срезанный с какого-нибудь простофили.

– Обработайте их хорошенько. Похвально, Дженкинсон. Прими мои поздравления. И Рейнеке передай.

– Передам. Он пока что прикладывает лед ко лбу. Один из троих сильно заехал ему локтем. Если бы не двое патрульных, помогавших при задержании, не обошлось бы без крови. – Он пожал плечами. – Та еще работенка!

– Это точно.

– Я насчет погибших братьев. Завтра прощальная служба.

– Сходи, заодно передохнешь. Это тоже часть нашей работы.

– Очень тебе признателен, Даллас.

Ева ускорила шаг, поманив за собой Пибоди.

– Я слыхала, они сцапали троицу, убившую мальчишек, – сказала та на бегу.

– Да, взяли с поличным.

На пути к лифту им встретилась женщина – усталая, как будто заблудившаяся. Взглянув на ее обувь, Ева предположила, что она уборщица или больничная медсестра, вынужденная проводить почти весь день на ногах.

– Простите, я ищу, – у нее дрожал подбородок, в глазах стояли слезы, – отдел расследования убийств, детективов Дженкинсона или Риника.

– Рейнеке, – поправила ее Ева. – Прямо и налево.

– Спасибо. – Она потащилась дальше, шагая с большим трудом, как будто ее придавливала неподъемная тяжесть.

Ева отвернулась и втиснулась в плотно забитый лифт.

– Видала? – спросила Пибоди. – Жалко человека! Видно, что она трудяга. Грамотная, вежливая речь. Из сил выбивается, растит двух внуков, поставив на ноги сына. А они вдруг выкидывают коленце: убивают сына другой матери ради игрушки и теперь проведут всю жизнь или большую ее часть в клетке.

– Спрашиваешь, как такое происходит? – хмуро бросила Ева. – Очень просто: некоторым нравится убивать. Иногда правильным оказывается самое простое объяснение.

– Наверное, – пробормотала Пибоди.

Еве собственное объяснение нравилось не больше, чем Пибоди. Мучаясь в лифте до самого гаража, она вспоминала затравленный взгляд несчастной бабушки убийц.

Посещение инструктора-криминалиста оказалось холостым выстрелом, и 20-минутный разговор с ним и со студенткой-старшекурсницей, которую он как раз оприходовал, когда они явились, привел Еву в сильное раздражение. Она с удовольствием наградила бы обоих полновесными пинками.

– Бывает, – сказала Пибоди, покидая вместе с ней запущенный таунхаус, где обитал Милтон Уэпп, любитель затаскивать в постель студенток и сочинитель книги, которую заранее мнил шедевром столетия. – Каков наглец! Надо же было додуматься: предложил нам составить компанию ему и его тощей брюнетке! Ты согласна, что секс стимулирует критическое мышление?

– Я согласна, что он наглец. И что тощая студентка – его алиби на вчерашний вечер. А вот без пяти минут выпускницу философского факультета, якобы охотно участвующую в сексе втроем, стоит проверить.

– И все это при том, что сам он – форменный урод!

– Что не обязательно мешает ему работать пневмомолотом в койке. Главное в другом: при ближайшем рассмотрении он подлежит отсеву. Помешан на сексе, а не на убийствах. Ищет секса под любым половиком и при этом воображает себя интеллектуалом и экспертом по вопросам преступности.