Книга Сказки сироты: Города монет и пряностей, страница 92 – Кэтрин М. Валенте

– Что ты делаешь! Тебе полагается быть у каллиграфа!

– Там темно, и он со мной не разговаривает. Фонарь говорит со мною каждый день! Как я могу сосредоточиться на книгах в такой тишине?

– Но он человек; он мог бы научить тебя всему, что должна знать маленькая девочка!

– Но он не маленькая девочка, – заметила я, как мне казалось, весьма мудро. – Что он в этом смыслит? Его книги знают больше, чем он сам, и я взяла несколько с собой. Поэтому, думаю, всё будет хорошо.

Манжета недовольно вскинула четыре из своих иглоножек.

– Где же я найду тебе настоящих, неподдельных девочек? В Аджанабе не много малышей, и оставшиеся частенько думают, что правильным девочкам полагается давить пауков.

В общем, мы отправились к существам, с которыми была знакома Манжета. Сначала пошли к муравьям с блестящими красными жвалами, обитавшим в высоченном холме из соломы и камня.

– Мы думаем, правильной девочке полагается как можно скорее записаться в армию, – сказали они хором. – Нет нужды беречь дитя – скоро зима, худая и зубастая.

– Но в Аджанабе не осталось солдат, – возразила я.

Один очень большой муравей сердито фыркнул и сказал:

– Какая чушь! Мы же здесь!

Затем мы пошли к червям, копошившимся в сухой красной земле. Они перевернулись в грязи и улыбнулись на свой червячий манер, белые, жирные и безглазые.

– Мы думаем, правильной девочке полагается умереть. Девочки должны умирать, чтобы черви пировали, а мы считаем, что для червей необычайно правильно пировать.

Я скривилась, Манжета отпрянула.

– Спасибо за честность, – сказала я, – но, по-моему, нам придётся с вами не согласиться.

Их безликие улыбки сделались шире.

– Пока что, – прибавила я.

И мы пошли к паукам.

– Мне туда не хочется, – проворчала Манжета, – но ради тебя я пойду.

Пауки жили на своих сетях, как акробаты, давшие обет не касаться земли. Я подумала, они переполошатся из-за иголок Манжеты, но она напустила на себя храбрый вид и задала свой вопрос. Пауки лишь рассмеялись – их смех был высоким и жёстким, точно шелест болотных тростников.

– Что ты о себе возомнила? – начали они глумиться. – Пауки не ткут, а едят. Они плетут паутины, охотятся, ловят добычу и пожирают её. Ты всегда была самой глупой из нас. Ну где это видано, чтобы паук ткал платья и якшался с птицами? Что с тобой, Манжета? Ты худшая из всех незамужних тётушек, какие могли бы быть у этого ребёнка. Девочки ткут, несчастная ты уродина! И делают платья. Они громко верещат, вечно прыгают и всё время хватаются за нюхательную соль.

Манжета ничего не сказала, лишь потупилась, словно именно этого и ждала. Я слышала, как она сопит, уткнувшись в пыль. Тогда я взяла и прыгнула на них, превратила паутины в бесполезные лохмотья.

– А вы что о себе возомнили? – кричала я, пиная шёлковые сети. – Манжета творит самые красивые вещи в мире, пока вы хихикаете, рассевшись на своих мерзких старых сетях! Ничего-то вы не знаете! Я ни одного платья в жизни не сшила, а она сделала десятки! Это превращает её в девочку, а меня в паучиху? И я ни разу не нюхала соль. Что за глупая идея? Пошли, Манжета, твои кузены – худшие родственники из всех, кого я могу себе представить.

Честно говоря, я была не слишком воспитанным ребёнком. И с той поры мало что изменилось…

Когда мы уходили, Манжета держала спину прямо и ступала высоко поднимая лапки. А ещё я заметила, что её многочисленные глаза загадочно блестят. Легонько покалывая мои пальцы, она убедила меня свернуть на площадь Часовщиков, где всё тикало среди теней, а стрелки двигались от цифры к цифре. Паучиха подвела меня к двери, целиком состоявшей из замков, какие только можно вообразить: от огромных латунных штырей до миниатюрных изысканных серебряных замочных скважин не шире пёрышка; деревянных замков с широкими щелями и золотых в виде птиц, таких старых и изношенных, что от них осталась лишь ржавчина; замков в виде открытых, пристально глядящих глаз, выдутых из чистейшего, прозрачнейшего стекла.

Я приложила ладони к двери, и она поддалась. Внутри никого не было.

– Эй? – позвала я, и Манжета повторила, точно эхо.

В задней части лавки что-то зашевелилось и упало, звеня. Два моргающих золотых глаза уставились на меня из кучи металлических пластин и шестерней, как из укрытия.

– Мне нельзя выходить, когда есть компания, – неуверенно сказало существо из жужжащего металла и часовых стрелок.

– Но здесь никого нет, чтобы мы составили ему компанию и выпили бы чаю.

– Матушка вышла, – сказала мерцающая женщина.

– Ты тоже можешь ответить на наш вопрос, – воскликнула Манжета с радостью и представила мне женщину как Час – ту самую, для чьих суставов понадобился паучий шёлк. – Что должны делать девочки в том смысле, в каком пауки ткут?

Час задумалась, потирая металлические руки.

– Я не знаю, – ответила она после долгого молчания.

– А что ты предполагаешь? – Я решила её подбодрить.

Женщина выглядела несчастной, насколько вообще может выглядеть несчастным лицо из сломанных часов и доспехов.

– Я предполагаю, – несмело прожужжала она, – что они живут в за́мках. Кроме этого не знаю, что сказать.

– Колокольня и впрямь похожа на за́мок, – сказала я.

Манжета закатила глаза.

– Прошу прощения, но это не так, – сказала тикающая женщина. – В ней нет Принца ни внутри, ни снаружи, а ещё нет решетки, рва или часовни. Во многих за́мках есть башни, но башня сама по себе – не за́мок.

– Тогда я уверена, что не хочу жить в за́мке. Это звучит отвратительно, – сказала я. – А что ещё за Принц?

Час просияла.

– Если хочешь, я могу всё объяснить про право первородства и патрилинейность ^[41],– нетерпеливо предложила она.

– Подходящих за́мков тут нет, – поспешно прощебетала Манжета, – так что, я думаю, нам придётся поискать в другом месте. Не беспокойся! По крайней мере не придётся расспрашивать кальмаров. Они жуткие.

– Прощу прощения, – сказала машина, и её плечи опустились. – Я попытаюсь найти правильный ответ, если вы придёте позже.

Я положила руку существу на плечо.