Книга Проклятие Эдварда Мунка, страница 25 – Ольга Тарасевич

Берлинский публичный дом ничуть не поразил Эдварда. Норвежские, французские – все они похожи как две капли воды. То же фальшивое пианино, потрепанные официанты разносят шампанское, сонные женщины в вызывающе ярких платьях делают вид, что им интересно разговаривать с плотоядно их разглядывающими мужчинами. И все знают, чем закончится вечер. И сколько это будет стоить. Честно и слегка противно.

Эльза Эдварду не понравилась. Толстая и глупая, она часто смеялась, показывая щербатые потемневшие зубы. Только волосы ее были по-настоящему хороши – рассыпанные по плечам теплые солнечные лучи. А брала она, и правда, просто смешные деньги. Причину такого великодушия Эльза объясняла следующим образом: «Мой братик тоже, как и вы, малюет. Один он у меня остался. Ушел из дома, писем не пишет. И я решила: буду добра с художниками. Может быть, кто-нибудь сделает доброе дело и моему Фридриху…» Об одном Эльза просила своих норвежских любовников. Чтобы приходили не в публичный дом, а в ее каморку на чердаке. Боялась, что хозяйка, узнав, как мало она берет с художников, лишит ее места. «А все-таки лучше сидеть в доме терпимости, чем шататься по улицам», – постоянно повторяла Эльза.

Эдвард ходил к ней редко. Было что-то гадкое в ее мягкой податливой плоти. Она всасывала его с нескрываемым удовольствием, липким, грязным. Эльза не нравилась Эдварду, но теперь это не имело ровным счетом никакого значения.

Слегка запыхавшись, он вбежал на чердак и распахнул дверь. Свеча освещала раскинувшееся на кровати тело, невероятно обольстительное в полупрозрачной тонкой рубашке.

Эльза встала с постели и с сожалением сказала:

– Уходи, милый. Сегодня суббота. Густав всегда заглядывает ко мне субботним вечерком. Зайди завтра, Эдвард.

– Нет. Сейчас!

Он швырнул на пол горсть монет и, закрыв глаза, впился в мягкие губы Эльзы.

– Обними меня. Люби меня, – отчаянно зашептал он.

Вся боль последних недель зажгла его таким невероятным возбуждением, что он совсем потерял голову. Целовал ее губы, гладил полную грудь, и стонал от ее ласк, умирая в ней и не насыщаясь.

– Стосковался по мне. Ты мой хороший. Мой сладкий, – задыхаясь, выкрикивала Эльза. – Хороший… Сладкий…

Эдвард слышал колокольчик нежного голоса Дагни и не мог остановиться.

Возможно, сон накрыл их вместе точно так же, как погребла лавина страсти.

Он пришел в себя, когда оплывшая свеча почти догорела. Эдвард задул едва теплящийся огонек. За окном уже просыпалось розовое солнце.

Он оделся, убрал с лица спящей Эльзы пряди волос цвета спелой пшеницы и отправился в свою мансарду.

Холодное утро избило тело мелкой дрожью, и Эдвард, войдя в дом, протянул руки к печи. Увы, она остыла.

В эту же минуту рядом просвистел какой-то предмет.

Эдвард посмотрел вверх. Взлохмаченный Густав стоял на лестнице и потрясал кулаком, отчаянно выкрикивая:

– Это была моя очередь идти к Эльзе. Ты воруешь даже шлюх у своих друзей! Ты бездарность и не смей здесь появляться!

У ног художника лежали обломки бюста. Его собственного бюста. Лучшая работа Вигеллана. Она так ему нравилась. Густав передал в скульптуре все отчаяние Эдварда. И вот – вдребезги. Как и он сам.

– Это я плачу за комнату! Слышишь, не смей подниматься! Я спущу тебя с лестницы!

Эдвард прокричал в захлопнувшуюся дверь:

– Ты зол, как финн!

Потом он долго бродил по площади, стараясь согреться. Пытался снять самую дешевую комнату, убеждая сонного торговца, что скоро заплатит задаток. Он же ведь талантливый художник, с ним вот-вот рассчитаются за работу.

– Тогда и поговорим, – отрезал торговец и ушел в покосившийся домишко.

Прослонявшись весь день по городу, Эдвард намеревался заночевать на скамейке в парке. Но парк, оказывается, на ночь закрывал привратник, и на все уговоры он лишь повторял:

– Не положено. Куда хотите, туда и идите.

Художник потащился на вокзал, рассчитывая провести там остаток ночи, однако в переулке вдруг вырисовалась смутно знакомая фигура. Кельман? Кольман? Как же зовут этого смешного толстяка?

– Пойдемте, – властно сказал он, беря Эдварда под руку.

Какая разница, куда ведет настойчивый толстячок? Эдварду было совершенно все равно…

2

Лика Вронская еще не произнесла ни слова. А ее бойфренд Паша, как бдительная супруга отца Федора из «Двенадцати стульев», по смущенному выражению личика все понял. И то, что у родителей она сегодня не была. И что явно попала в очередной переплет.

Паша помог ей снять куртку, потом взял Лику за подбородок и пару секунд внимательно изучал зеленые глазищи. Подозрения полностью подтвердились.

– Выкладывай, что случилось, – вздохнув, потребовал он.

– Видишь ли, я встретила Володю Седова. И он попросил помочь в расследовании одного дела, – врать Лике всегда было сложно, поэтому говорила она медленно. – В моей машине системный блок лежит. Принеси его, пожалуйста.

– Седова ты встретила у родителей? Или на даче, да?

Лика спешно перевела разговор в другое русло. Какая разница, где она его встретила. Что, на улице нельзя случайно столкнуться? Важно другое. Седов просит-умоляет гениального компьютерщика Пашу посмотреть системный блок убитой женщины. Только он, с его талантами и способностями незаурядного программиста, может проверить, какая информация находится в компьютере. А чтобы Паше лучше работалось, она, Лика, так и быть, совершит насилие над своим организмом и сделает то, что давно обещает. Да, да. Поджарит, наконец, уже месяц лежащего в морозилке палтуса. И даже не пикнет, как тошнит ее от этой вонючей рыбины.

Упоминание о любимом блюде отсрочило воспитательный процесс. Бойфренд спустился за системным блоком, потом подключил к нему монитор, клавиатуру и углубился в работу.

Пройдя на кухню, Лика разморозила в микроволновке рыбу и погрузилась в безрадостные мысли. Нет, пожалуй, чистить палтус еще можно, чешуя у него слабенькая, соскребается легко. Но вот потом, когда рыба разрезана на куски, просолена, посыпана специями и мукой и уложена на сковородку… В общем требуется недюжинная сила воли, чтобы не рухнуть от едкого запаха прямо у плиты. И еще терпение наблюдать, как, жмурясь от удовольствия, расправляется с палтусом ее любимый гурман. Последний штрих – вдохнуть поглубже и задержать дыхание в тот момент, когда благодарный Пашка прижимается вроде бы вытертым салфеткой, но все равно отчаянно пахнущим рыбой ртом к щеке. Бросок в ванную, распахнутые окна – и все, головокружение и тошнота пройдут. Правда, потом еще минимум три дня глаза будет пощипывать резкий запах. Хотя, возможно, это просто самовнушение.

«Чем дороже духи, тем лучше они пахнут. А вот с рыбой все наоборот, – отвернув нос подальше от сковородки, думала Лика. – Хотя, мне грех жаловаться. Страсть к палтусу – единственное Пашкино кулинарное извращение. Когда я работаю над книгой, моя вторая половина поглощает магазинные пельмени и почти не жалуется. И время от времени Паша готовит сам».