Онлайн книга «Нулевое досье»
|
Машину наполнили первые аккорды «Нажми на тормоза» Toots and The Maytals [18]. – Олдос, – произнес Олдос в свой айфон. – Да, конечно. Он передал айфон Милгриму. – У вас в руках, – сказал Бигенд. – Это она, – ответил Милгрим. – Тогда же, когда я там был? Помня совет Бигенда насчет телефонов, он не спросил, где и как добыли снимок. – Более или менее, – ответил Бигенд и дал отбой. Милгрим вложил айфон обратно в широкую ухоженную руку Олдоса. 15
Заброска – Фицрой, – сказал Клэмми в ее айфоне. Холлис лежала, глядя на круглое дно птичьей клетки. Свежепостриженную Хайди она оставила в «Селфридже», где та собиралась проверить, сработают ли кредитные карточки муйла. – Фицрой? – Район. Роуз-стрит, сразу за Брунсвик-стрит. Там ярмарка художников. Мере меня водила. Мередит. Нас Ол Джордж познакомил. Очевидно, имелся в виду «Олдувай» Джордж [19], гениальный клавишник «Тумб». У него был скошенный лоб питекантропа и, как выразился Инчмейл, больше ума в одном мизинце, чем у всех остальных «Тумб», вместе взятых. Стрижка машинкой «под двойку» выглядела обтягивающей черной шапочкой. Вроде кашемировых менингиток Клэмми, только не снимается. Массивные челюсти и скулы, постоянная щетина, умные, глубоко посаженные глаза. – Я по ходу первым делом увидел ее «хаундсы». Девчачьи, – продолжал Клэмми. – Понравилось? – Сразу запал. – То есть «хаундсы» вас объединили? – Я их давно хотел. Аж до трясучки. Видел на этом дебиле Бертоне. Жирная жопа. Холлис не первый раз слышала про жирную жопу Бертона – музыканта в группе, которую Клэмми терпеть не мог. Градус ненависти между исполнителями сильнее всего напрягал Холлис в мире рок-музыки. Она знала, что они не все такие, но на всякий случай держалась от них подальше. – Так тебе понравились ее джинсы? – Я типа намекнул, мол, знаю, что это. – И? – Она спросила, хочу ли я такие. Сказала, что знает про заброску. – Про что? – Про завоз. – Откуда? – Я чо, дурак лишние вопросы задавать? – серьезно ответил Клэмми. – Убиться как хотел. Она, такая, говорит, завтра. Говорит, вместе поедем. Темнота наплывала на город, захватывая номер. Дно клетки висело над Холлис сгустившимся из сумерек НЛО: сейчас начнет излучать энергию, вытатуирует на ней круги, как на полях. Она внезапно ощутила морской гул лондонского транспорта. Пальцы свободной руки на резной моржовой кости ложа арктического безумия. – И? – Другие решили, я с ней сплю. Кроме Джорджа. Он ее знает. – Откуда? – Лондонский колледж моды. Она там училась на обувном. Два года выпускала собственную линию. Потом уехала в Мельбурн, делает пояса и сумки. Серьезная девушка, сказал Джордж. – Он учился в Лондонском колледже моды? – Джордж? Ты чо? В Оксфорде. Встречался с ее однокурсницей. Холлис поймала себя на том, что воображает все это в Мельбурне, почти никак не связанном с реальным. Они дали по два концерта в Мельбурне и Сиднее, и оба раза она была совершенно дурная от сдвига часовых поясов и от выяснения отношений внутри группы, так что почти не видела самих городов. Ее Мельбурн был коллажем, нарезкой из канадизированного Лос-Анджелеса, викторианской колониальной архитектуры среди бесконечных терраформированных пригородов. Все большие деревья в Лос-Анджелесе, сказал Инчмейл, австралийские. В Мельбурне, надо думать, тоже. Город, в котором она сейчас представляла Клэмми, был не настоящий. Декорация, собранная по кускам из того, что было под рукой. Ей внезапно остро захотелось туда. Не в реальный Мельбурн, а в солнечную приблизительную обманку. – И она их тебе добыла? – спросила Холлис. – Заехала утром. Отвезла меня на Брунсвик-стрит. Накормила яичницей с ветчиной в веганском лесбийском кафе. – Веганской ветчиной? – У них без фанатизма. Говорили про «хаундсы». Я так понял, она, когда училась в Лондоне, знала кого-то, при ком они начались. – Они начались в Лондоне? – Я этого не говорил. Но кто-то здесь разнюхал их уже тогда. Дно клетки окончательно потемнело, энтомологический рисунок обоев казался цветочным. – У нас с тобой договор, помнишь? – спросила она. – Да, но теперь я подумал и не уверен, что тебя устроит. – Это уж я решу сама. – Мы позавтракали, потрепались и поехали на барахолку. Я думал, это вроде как на Портобелло или у Кэмденского шлюза. Но там больше художники, хендмейд. Картины, ювелирка. Сами мастера и торгуют. – Когда это было? – В марте прошлого года. Пока мы ели, народ уже встал за «хаундсами» в очередь. Рынок довольно маленький. Мере прямиком к очереди, на улице. Перед нами было человек двадцать, даже больше. Думал, мы сразу пойдем к прилавку, но Мере сказала, нам тоже придется стоять. – Как тебе показались люди в очереди? – Стояли молча. Серьезно так. С понтом такие, вальяжные. И вроде как все были поодиночке. – Больше ребят или девушек? – Ребят. – Возраст? – Разный. Холлис не знала, что для Клэмми «разный». – И стояли они к… – Там был стол под старым пляжным зонтом. Мы стояли на солнце, жарились. Он сидел за столом, в тени. – Он? – Белый. Тридцатник, может, больше. Американец. Холлис подозревала, что Клэмми с трудом определяет возраст человека, если тому больше двадцати. – Как ты понял? – Я же с ним говорил, когда достоялся. – О чем? – Об усадке. Они с запасом под усадку. В поясе после стирки могут жать, потом растягиваются. Тру-размеры, не большемерят. |