Онлайн книга «Мы – плотники незримого собора (сборник)»
|
– Да, да, – шептал чиновник. – Унесите меня прочь, сожгите, пусть пламя поглотит меня. Положите меня в катакомбы книг, замуруйте меня книгами, залейте известковым раствором из книг и спалите нас вместе. – Будьте покойны, – шептал чиновник. – Я умираю, – сказал мистер А. – Нет, нет. – Умираю! Вы уносите меня прочь. Носилки двигались. Его сердце слабело и все тише стучало в груди. – Через минуту меня не станет. – Успокойтесь, прошу вас. – Все пропало навеки, и никто не узнает, что всё это когда-то существовало. Темные ночи, По, Бирс и все мы. Все, все погибло. – Да, – сказал чиновник в проплывающей мимо темноте. Раздался треск пламени. Комнату выжигали по науке – управляемым огнем. Разбушевался огненный ветер, раздирающий внутренности ночи. Он видел, что книги взрываются, как множество черных зерен. – Ради всего святого, Монтрезор! Поникла осока. Огромная древняя лужайка комнаты раскалилась и задымила. – Да, ради всего святого, – пробормотал чиновник. – Отличная шутка, ей-богу! Отменный розыгрыш! Вот смеху-то будет, когда вернемся в палаццо… за бокалом вина! Пойдемте… В темноте чиновник от санитарии промолвил: – Да. Пойдемте. Мистер А. канул в пуховую тьму. Черную, безвозвратную. Он слышал, что его пересохшие губы, не переставая, твердят все ту же мысль, а его престарелое сердце перестало стучать и похолодело в груди. – Requiescat in pace. Ему чудилось, что он замуровывает себя в стену бессчетным количеством книг-кирпичей. Ради всего святого, Монтрезор! Да! Ради всего святого! Он провалился в рыхлую тьму и, прежде чем все почернело и пропало, слышал, как его пересохшие губы шепчут одну-единственную мысль, а его сердце прекратило беззаконное действие в его груди. – Requiescat in pace! Покойся с миром! 2007 Дракон, который слопал свой собственный хвост
Чего им больше всего хотелось? Изнывать в старом Чикаго от запахов сажи и копоти, притрагиваться к странным зданиям, обитать в вонючем метро на Манхэттене, лакомиться фруктовым мороженым в лето, преданное забвению, слушать, как царапают слух граммофоны в 1910 году? Может, им хочется побывать на кораблях Нельсона при Трафальгаре, провести день в компании Сократа до приема цикуты, прогуляться по оживленным улицам Афин и увидеть сверкание коленок на солнце? В каком настроении, в каком стиле им хотелось бы провести ближайший час, день, месяц, год? Цены вполне разумные, как на экскурсии! Первый взнос, дневные ставки, а главное, можно вернуться домой, как только древности начнут вас раздражать, утомлять или пугать. Это способ познания своей истории! Вот он, ваш рубеж – готовый, ожидающий, живой, свежий и новый. Ну же, вперед! – Думаешь, тебе понравится, Элис? – Не думаю – воображаю. – Тебе хочется отправиться куда-нибудь? – Например? – В Париж – 1940, Лондон – 1870? Чикаго – 1895? Или на выставку в Сент-Луисе в 1900 году. Говорят, она была грандиозная и трогательная. Муж и жена завтракали за своим автоматическим столом, который их кормил идеально подрумяненными хлебцами, сочившимися синтетическим, а следовательно, абсолютно гарантированно чистым маслом. Ох уж это пустопорожнее будущее, в котором дракон подавился своим радиоактивным хвостом, а растерянные, сломленные люди, с лицами, обескровленными от взрывов, и шевелюрами, опаленными до корней волос, с обугленной, покоробленной, обезображенной надеждой в сердце оглядываются назад: ах, если б я мог вспять повернуть времени ветер, вернулся бы в детство хотя бы на вечер! [15] И так они собирались, собирались и уезжали. Закон не мог им воспрепятствовать, законодатели не могли им помешать. Полиция, трибуналы, безмозглые сенаты и продажные конгрессы, болтуны, тюрьмы, потрясатели бумаг не могли их остановить. Мир опустошался. Пробку выдернули, и люди хлынули по водостоку времени в день вчерашний. Элис и Джон Везерсы стояли с наружной стороны своей двери. Дома на их улице опустели и притихли. Дети поисчезали с деревьев, их животики больше не пучило от жутко неспелых зеленых плодов. Автомобили ушли с обочин, а корабли – с небес. В окнах прекратилось движение. – Ты не забыл выключить воду в ванной? – Не забыл. – Газ? – Выключен. – Электричество? – Что это тебя так заботит? – Запри дверь. – Никто ведь не зайдет. – А ветер? – Ну, ветер – другое дело! – Все равно, запри, Джон, пожалуйста. Они заперли дверь и зашагали по лужайке, оставив одежду и аккуратно зачехленную мебель и все-все-все на своих местах. – Как ты думаешь, мы когда-нибудь вернемся? – Нет. – Никогда-никогда? – Никогда. – Интересно, мы будем вспоминать наш дом на Вязовой террасе, мебель, электрические огни, вечеринки и все остальное, и помнить в прошлом, что было такое время или место? – Нет, мы ничего не будем помнить. Тебя подключают к машине, которая сотрет твою память, а взамен даст новую. Я стану Джоном Сешенсом, бухгалтером из Чикаго в 1920 году, а ты будешь моей женой. Они шагали по вечерней улице. – Подумать только, – сказала она тихо, – в один прекрасный день мы встретим на улице Эдгара и его жену в Чикаго. Они посмотрят на нас, а мы на них. «Где мы могли раньше видеть эти лица?» – подумаем мы. И пройдем мимо как чужаки, даже не подозревая, что встречались в будущем, до которого сто девяносто лет. – Да, незнакомцы. Странная мысль. – Нас миллион, а может, больше, и мы прячемся в Прошлом, не узнавая друг друга, но мы сработаны по одному шаблону и даже не догадываемся, что мы из другой эпохи. – Мы убегаем, – сказал он, останавливаясь и глядя на неживые дома. – Я не люблю убегать от проблем. – А что мы можем? – Остаться и бороться! – С водородной бомбой? – Примем против нее законы. – И начнем их нарушать. – Будем пытаться снова и снова. Вот что мы должны делать, а не улепетывать. |