Онлайн книга «А я дура пятая!»
|
– Почему? – А тут бездомных кошек стерилизуют. И метят ушки, чтобы второй раз не отлавливать животинку! – Я третий раз в Израиле, а таких подробностей не знаю! – Ну еще бы! Ты же, как у нас любят выражаться, «творческая личность», где тебе интересоваться бездомными кошками, ты тут все больше о высоком думал, правда, Израиль к этому располагает, а я вот тебя на грешную землю спустила – семечки, кошки… – Если б ты знала, как мне хорошо на грешной земле! – Кажется, да, и что, совсем не хочется воспарять? – Только вместе с тобой! – Это в смысле – муж и жена – плоть едина? – Ты хулиганка, Марфуша. – Но ты ведь меня за это и любишь! Тут мы увидели идущее нам навстречу ортодоксальное семейство – мужчину в лапсердаке и черной шляпе, женщину в парике с выводком ребятишек. Я потянул Марфушу к скамейке, крепко прижал к себе и стал целовать. – Хулиганство заразно? – шепнула она и очень фривольно закинула ногу мне на колени. Ортодоксальное семейство поспешило пройти мимо. А мы пошли дальше. Навстречу нам попался еще один ортодокс. Только этот был веселый! Он катил перед собой коляску с двойняшками, а сам ехал на роликах. И помахал нам в знак приветствия и крикнул по-русски: «С Новым годом!» Это было так забавно и мило, что просто просилось в кадр. – Клевый был бы эпизод, скажи? – спросила Марфуша. Как она чувствует меня!» * * * Больше я читать не смогла, меня душили слезы. Я так ясно вспомнила залитую январским солнцем набережную и свое ощущение огромного невероятного счастья… Я не буду больше читать эти записи! Потому что отчетливо понимаю, что больше такого в моей жизни не будет, а мне всего-то тридцать три и надо жить. Как-то жить без любви. Без такой любви. А ведь я чуть было не заинтересовалась этим Кузьмой… Хотелось бы знать, зачем Лёня прислал мне эти дневники с того света? Это что, попытка объяснить мне, еще живой, что такой любви, такого счастья у меня в жизни больше не будет и пытаться незачем? Нет, этого быть не может. Он в последний год говорил мне не раз: «Когда я умру, ищи новую любовь, не оглядывайся на прошлое, это бессмысленно, да, она будет другая, эта новая любовь, ну и пусть, так куда интереснее…» Или он просто лукавил? Я взяла обе тетради, завернула в ту же бумагу, завязала шпагатом и положила на антресоль. Зазвонил домашний телефон. – Алло! – Карина Георгиевна? Незнакомый мужской голос. – Да, я. – Карина Георгиевна, это адвокат Феликс Ключников. Вам что-то говорит мое имя? – Совершенно ничего. Пусть не думает, что я видела эту пакость! – Я так и думал! Карина Георгиевна, дело в том, что я недавно абсолютно случайно попал на телепрограмму, где совершенно недопустимым образом и в недопустимом тоне полоскали ваше имя. – И что? – Знаете, я адвокат с опытом, многое видел, но такого змеюшника не ожидал. – Да, мне говорили, что какой-то адвокат там за меня вступился. Это были вы? – Да. Я. Дело в том, что моя мать работала вторым режиссером на трех картинах вашего покойного мужа… – Как зовут вашу маму? – Ирина Васильевна Шмелева. – Боже мой! Я помню вашу матушку. Леонид Дмитриевич страшно сожалел, когда она уехала… – Да, мама с таким благоговением вспоминает вашего мужа… Так вот, после передачи мама мне позвонила и, можно сказать, приказала не давать вас в обиду! Мама говорит, что… цитирую дословно: «эти злобные крысы могут сглодать девочку!» – Полагаю, что девочка им не по зубам! Но так или иначе, спасибо вам, Феликс! – Я даже слышал, в студии шептались, будто я ваш любовник. Этим людям элементарно не приходит в голову, что можно просто вступиться за несправедливо обиженную женщину. – И все-таки, почему вы за меня вступились? Вы же меня не знаете? – Ну, во-первых, когда всем миром наваливаются на кого-то, мне это не нравится. А во-вторых, я всегда слышал от мамы, что наконец-то Леонид Корецкий нашел себе достойную женщину… – Ну надо же! Послушайте, Феликс, может быть нам следовало бы познакомиться, раз такое дело, а? – Был бы счастлив! И хотел бы еще… Собственно, затем и звонил… Мама просила отдать вам альбом с фотографиями Корецкого… фотографии чудесные… мама делала их на съемках, они совсем непарадные, часто забавные. – Ваша мама… – Мама была влюблена в Корецкого, но так… платонически, восхищенно, издали… Даже папа не ревновал… – Ох, передайте огромное спасибо вашей маме. Значит, нам просто необходимо встретиться! – Может быть, завтра вечером? Поужинаем где-нибудь? – С удовольствием! И мы договорились, что он заедет за мной в институт. * * * Как странно! Только я спрятала на антресоли Лёнины дневники, как тут же мне присылают альбом с его фотографиями! Это неспроста. Как будто мне напоминают о том, какой у меня был муж и я всегда должна об этом помнить. Можно подумать, что я забыла или когда-нибудь забуду! Я даже вполне допускаю уже, что у меня может закрутиться роман, и даже я, возможно, выйду замуж, потому что хочу иметь ребенка, которого ни за что не хотел Лёня. Какой скандал у нас был, практически единственный за три года совместной жизни. Я сказала, что хочу ребенка… – Ты сумасшедшая, – кричал он, – я старик, какие младенцы, о чем ты! Сколько мне там жить осталось! – Лёня, побойся бога, тебе всего чуть за пятьдесят! – Нет и нет! Я знаю, я точно знаю, что долго не проживу! Я безумно тебя люблю, наслаждаюсь каждой минутой жизни с тобой, но ребенок… Нет! Он отнимет тебя. Я не хочу! Ты молодая, успеешь еще! И потом, я вообще никакой отец, мой единственный сын… Он всегда раздражал меня, мешал работать… К тому же я… у меня плоха я наследственность, у нас в роду были шизофреники, короче, нет! Я никогда его таким не видела, он был буквально в истерике. Но я так его любила, так боялась за него, что смирилась. Хотя втихомолку долго плакала. Через месяц, когда он успокоился, ссора вроде бы забылась, я настояла на том, чтобы он тщательно обследовался, мы полетели во Францию, где жил его друг, и он действительно прошел подробное обследование. Ничего угрожающего врачи не обнаружили. – Вот видишь, все хорошо! – сказала я. – И хватит уж этих разговоров о скорой смерти. Он грустно улыбнулся: – Да что они знают… И в самом деле, больше о смерти не заговаривал, но через полтора года умер во сне. От острой сердечной недостаточности. Хотя никогда на сердце не жаловался. |