Книга Богдан Хмельницкий. Искушение, страница 42 – Сергей Богачев

Добродумов решил закрепить успех:

— В Константинополе, или Царьграде, как у нас говорят, перед каждым храмом площадь предусмотрена, да большая. А строения различные стоят вокруг нее. И места много, и ветер не дует.

Для убедительности Илларион поднял с земли щепку и по памяти нарисовал на земле приблизительную схему размещения строений вокруг Софии. На память он не жаловался, да и в центре Киева бывал не раз.

Батюшка еще раз внимательно осмотрелся.

— Так-то оно, может, и так… Только место для строительства утверждено святейшим. Может, ты и его бездарем обзовешь? — Серафим с усмешкой глянул на Добродумова.

Батюшка-бригадир вызывал у Иллариона все большую симпатию.

Вытащив из сумки несколько золотых колец и увесистую гривню, он протянул их подьячему:

— Колечки возьми себе на память о нашей встрече. А золото жертвую на строительство храма.

Взвесив на ладони слиток, батюшка спрятал его в глубокий карман рясы:

— А это, пожалуй, для святейшего будет довод. Причем весомый…

Хитро взглянув на Добродумова, отец Серафим направился к своей артели. Через несколько минут мужики стали неспешно грузить свой нехитрый инструмент на телеги. Громыхая рассохшимися колесами, телеги двинулись мимо Иллариона в сторону храма.

На прощание отец Серафим помахал рукой:

— Ну, бывай, незнакомец. Сразу видно: умнейший ты человек. И что славно, умеешь ты убеждать людей.

Добродумов улыбнулся «бригадиру» и уже вдогонку прокричал:

— Смотри, батюшка, скоро буду в этих краях — проверю…

Направляясь к Орлику, он подумал: «Знал бы ты, когда будет это “скоро”».

* * *

Через пару дней Добродумов уже был в Чигирине. Помня о Мисловском, подъехал к дому Кричевского, когда стемнело.

Полковник встретил Иллариона на крыльце, приобнял за плечи, как сына:

— Рад, что ты вернулся живым и здоровым, Ларион. А главное — вовремя, завтра с утречка и вырушаем на Сечь. У меня все готово. Ну а ты, казаче, где пропадал? Рассказывай!

Добродумов на ходу придумал историю об очередном, одному ему известном кладе. Достав из сумки украшения, серебряные и золотые слитки, он разложил добро перед Кричевским.

— Вот это по-нашему. Хорошо ты помолился, Ларион. Только чего же сразу не сказал, я бы с тобой поехал. Уж больно мне нравится старые клады шукать, — признался полковник, с интересом рассматривая «трофеи».

Настроение его улучшилось, убирая драгоценности в большой полотняный кисет, он объяснил:

— Поиздержался я, пока обоз снаряжал. Гетман дело государственной важности дал, а вот золотым запасом не обеспечил. Выкручивайся, мол, как знаешь. А теперь ехать можно смело.

Перед сном Добродумов спросил у Кричевского:

— Ну а здесь что нового? Какие вести от Богдана?

Полковник не спеша раскурил трубку и, не скрывая радости, стал рассказывать:

— Да новостей-то особых и нет. Лазутчики Чаплинского долго еще крутились вокруг моего дома, пока не поняли, что тебя уже нет. А вот с Сечи есть вести. Верные люди мне донесли, что Богдан вернулся из Бахчисарая. Договорился там с Ислам-Гиреем о союзе против поляков. Передовые отряды басурман уже подходят к Хортице.

Это действительно была хорошая новость. Значит, все идет по плану.

Как и планировал Кричевский, обоз на Сечь выступил рано утром. Впрочем, назвать обозом две телеги да около пятнадцати сопровождавших их казаков было трудно. Телеги сильно задерживали движение, но и без них было невозможно. Полковник собирался обойтись в дороге собственными запасами и не заезжать в села, хотя, имея грамоты от самого Потоцкого, можно было рассчитывать на любую поддержку в любом селе, где был староста или какие другие казенные люди. И все же Кричевский решил не рисковать.

— Времена сейчас смутные, людишки вокруг разные крутятся, — объяснил он свое решение Иллариону. — Чем быстрее мы доберемся до Хортицы, тем будет спокойнее.

Была еще одна причина, по которой пришлось отправиться в путь с телегами, — малолетний сын Богдана. Как ему не хотелось проехаться верхом, полковник запретил Юрасю даже думать об этом. Добродумов опять надел серую рясу паломника и тоже ехал в телеге, коротая время в беседах с маленьким Юрком. Он рассказывал ему о коврах-самолетах, о высоких-превысоких мазанках и многих других чудесах XX века, которым удавалось найти сравнение в словаре жителей XVII столетия. Вместе они любили поиграть с Волчком и Хватом, алабаи неотступно бежали рядом с телегой своих хозяев. Юрасю особенно нравилось бросать вперед свою шапку, которую одна из собак вмиг приносила обратно.

В таких забавах прошло пару дней. К концу третьего дня Добродумов почувствовал, как изменилось поведение спокойного до сих пор Кричевского, как напряглись казаки из отряда сопровождения. Вокруг все было таким же, как и раньше, — бескрайняя степь, голубое небо, свежий весенний воздух. Но крестьяне смотрели на них настороженно и с подозрением. Шлях, по которому они держали путь, опустел. За весь день можно было встретить два-три небольших купеческих обоза, да и то не всегда. Несколько раз Илларион замечал вдалеке, на высоких, разбросанных по степи курганах, фигуры всадников. А однажды утром им встретился конный казацкий разъезд.

Пока они спокойно и открыто приближались к обозу, Кричевский сказал Иллариону:

— Молодец у меня кум. Ты смотри как дозорную службу поставил — ни одна гадюка незамеченной не подберется.

С дозорными беседовал Добродумов. Он впервые видел подъехавших к ним казаков, да и его никто из них не знал. Илларион спокойно объяснил старшему дозора, кто они такие и зачем едут на Сечь. Рассказал он, и кем приходится Богдану маленький мальчик, который спокойно продолжал играть с большим псом.

Напряженность снял один из казаков дозора:

— Слышал я, что у нашего гетмана есть друг. Колдун — не иначе. И всегда ходит с двумя страшными волками.

— То, что друг, — это правда, — подхватил Илларион. — То, что с нечистой силой дружбу водит, — ерунда, не верьте. И не волки его охраняют, а два пса редкой породы. Да вон они, сами можете посмотреть.

Казаки дружно повернулись в сторону Юрка, который сел на Волчка верхом и, размахивая хворостиной, как саблей, кружил вокруг телег.

— Ну а ты, парень, наверное, и есть тот самый друг Хмеля? — обратился к Иллариону старший из казаков.

Добродумов почувствовал, что напряжение, которым были скованы и дозор, и охрана обоза, прошло. Казаки спешились, достали свои люльки-носогрейки и кисеты с табаком, а их командиры отошли в сторонку.

— Вам нужно быть осторожнее. Сейчас в степи кого только не встретишь. Мало того что наши ребята пошаливают под шумок, так еще и татарва дорвалась. Союзнички хреновы… — в голосе старшего дозора чувствовалось неприкрытое презрение.