Книга Маг и его кошка, страница 42 – Алина Лис

А брат снова не обижается.

— Я никого не привлекал. Они приняли посвящение в Фельсинском университете. Уго, скажи?

В соседней камере угрюмое молчание. Потом неуверенный голос Орландо:

— Мы не виноваты. Мы не хотели ничего дурного. Это… ну, как игра была.

— На старшем факультете половина школяров служили Хозяйке, — добавляет Альберто.

И снова Орландо:

— Это все сеньора Вимано.

Не выдерживаю — подхожу к окошку камеры Орландо, чтобы взглянуть в его лицо. Он отводит взгляд. Серый от страха, весь трясется.

— Я видела эту игру, — говорю ему. — Помнишь, как вы притащили меня в храм?

— Мы не знали. Все начиналось как игра, а потом…

— Мы не думали, что все будет так, — ноет в тон ему Альберто.

Поворачиваюсь к камере, где он заперт вместе с Уго. Альберто смотрит взглядом побитой собаки, Уго сжимает кулаки, хмурится исподлобья и молчит.

Мне становится противно. Отворачиваюсь. «Скажи им, что мы не виноваты, Фран», — в спину.

Возвращаюсь к брату и думаю, что он все же молодец. Он и Уго держатся достойно. Быть может, я высокомерна, но трудно сочувствовать тому, кого так корчит от страха.

Орландо и Альберто еще окликают меня вразнобой на два голоса, оправдываются, просят замолвить за них словечко. Наклоняюсь к решетке близко-близко, ловлю взгляд брата.

— Я не мог отказаться, Фран, — шепчет он одними губами.

— Ты мучил людей во славу Черной?

Он мотает головой:

— Нет. Я не мучил! Кровавая жертва нужна, только если просишь силы. И раньше… мать всегда делала это одна.

Северянин говорил что-то похожее. О том, что большинство культистов — балаганные шуты. Вроде Орландо и Альберто. И что Черной плевать на любые обряды.

— Но ты знал!

Брат отводит взгляд:

— Знал. Она любила повторять, что делает это ради меня. Чтобы я стал герцогом. И тогда, одиннадцать лет назад, с Риккардо. И потом…

— Потом?

— Бесплодие Руфины, — он называет имя моей первой мачехи. — И Лукреция. Мать не хотела, чтобы у герцога еще были сыновья.

Холодно. Отчего мне так холодно?

— И… моя мама тоже?

Джованни кивает, упирается в решетку в струпьях ржавчины. Когда отодвигается, на лбу остаются рыжие полосы.

— Прости, Фран… если сможешь.

— О боги, какой ужас, — шепчу я, пряча лицо в ладонях.

Изабелла Вимано. Злой демон семьи Рино. Страшная расплата отцу за то, что завел любовницу.

— Я помню, как она была другой, — тихо говорит брат. — Очень красивой и доброй. Ненависть и сила меняют людей.

Я вцепляюсь в решетку, подвигаюсь ближе к нему. Ржавчина пачкает пальцы.

— Зачем все это было вчера? О чем вы хотели просить Черную?

Кривая скорбная улыбка:

— Мать решила, что мне пора стать герцогом. Чтобы сразу решить все проблемы.

— Проблемы?

— Ты с твоими угрозами, — он загибает палец. — Затем Элвин Эйстер, — еще один палец. — И сам отец.

— И ты согласился?!

Брат пожимает плечами:

— Я трус, да. Всегда боялся с ней спорить. Можешь меня презирать.

Странно, но во мне нет презрения. Только жалость.

— Что с нами будет, Фран? Ты знаешь, что сделает отец?

Качаю головой. Я не знаю. После рассказа Элвина о событиях в храме мне захотелось оказаться на другом конце города — таким сумрачным стало лицо родителя. Не принесла облегчения даже мысль, что этот гнев предназначен не мне. Потому я не спорила, когда отец приказал выйти вон и заперся с магом.

Там я ничем не могла помочь. И меня никто не стал бы слушать.

— Не знаю, что он решит. Элвин требует, чтобы вас отдали ему. Он — тайный дознаватель храма.

Северянин признался, что действует по поручению храма, еще тогда, на рассвете. Я сперва удивилась, а потом подумала, что это многое объясняет.

Стояло стылое утро. Факел догорел, но было уже совсем светло. Я металась между рыдающим Риккардо, к которому внезапно вернулся разум, и оглушенным Джованни. Элвин посмотрел на мою бестолковую беготню, перерезал веревки на руках Риккардо и пошел связывать пленников. Когда очередь дошла до Орландо, сперва раздел его, швырнув мне гору тряпья:

— Вроде размер вашего братца. Пусть прикроет срам, дитя природы.

Я одевала Риккардо, уговаривая повернуться и просунуть руки в рукава, как маленького, Элвин вязал узлы и вслух рассуждал, какова вероятность, что мой брат хоть что-то соображает после одиннадцати лет заключения в теле птицы. Небо над головой медленно наливалось голубым.

Мага отчего-то очень забавляло, что все происходит в храме, и он цитировал священные Заветы к месту и не к месту, целыми кусками. Помню, как сердило это меня, но я решила не вступать в перепалку.

Когда мы оба закончили, я спросила, что делать с пленниками. Он подмигнул:

— Не волнуйтесь, сеньорита. Собираюсь как следует позаботиться о заблудших душах. Да и про тела не забуду.

Как раз после этих слов я заволновалась. Потребовала, чтобы все мы немедленно направились в Кастелло ди Нава. Он в ответ, как всегда, лениво насмешничал, а я все больше заводилась…

Спор разрешил приход святого отца. Тогда северянин наконец и признался, что тайно действует по поручению храма.

Это напугало меня. Официя храмовых дознавателей славилась нетерпимостью к служителям Черной, переходящей в запредельную жестокость. Я не хотела, чтобы брата сожгли на костре после долгих пыток, и начала еще усерднее настаивать на передаче решения герцогу. Он, как господин этих мест, имел право карать и миловать.

Святой отец неожиданно поддержал мой призыв. Помню странную досаду, смешанную с уважением, во взгляде Элвина. И слова, застрявшие отравленной иглой:

— Как вы полагаете, сеньорита, отчего истинные адепты Хаоса такие уроды? Да потому, что их внешняя оболочка соответствует сути. Думаете, это Черной нужны кровь и муки? Черной плевать. Просто чтобы стать вратами Хаоса, надо сперва уничтожить в себе все человеческое. Служение Таре, истинное служение, которым занимался ваш братец, — дорога без возврата. Рано или поздно он закончит так же, как его матушка. Чудовищем.

Я смотрю в несчастное лицо брата и не вижу чудовища. Он действительно ни в чем не виноват — жертва беспредельной материнской любви и такого же беспредельного эгоизма. Я способна понять его, как никто другой.

Я принимаю решение.

Замок плохо смазан, и ключ заедает, открыть получается не с первого раза. Распахиваю дверь. Джованни не торопится выходить из камеры, словно боится поверить в близость свободы.