Книга ИГ/РА, страница 40 – Диана Килина

— Странно. Вроде и кошка, а вроде и нет, — протянул я, разглядывая создание на своих коленях, — Горячая.

— Температура тела тридцать девять градусов, — хмыкнула Оля, — Телогрейка.

— А почему я её вчера не видел?

— Я её у соседки оставила. Утром забрала, — Сладкая поставила на стол две чашки и кофейник, — Молоко, сливки?

Отрицательно качнув головой, я оглядел убранство кухни в дневном свете. Просто, чисто, аккуратно. Светлая мебель в один ряд; крашеная в светло–жёлтый цвет фактурная штукатурка на стенах; дощатый пол, при более детальном разглядывании оказавшийся обычным ламинатом. На окнах жалюзи, на подоконнике горшки с чем–то зелёным и ароматным.

Одно «Но»: слишком чисто. Стерильно. Ольга вымыла плиту, как только выключила её; протёрла раковину и столешницу, и только после этого поставила две тарелки на стол и села напротив меня.

— Ты говорила — холодильник пустой?

— Я сбегала в магазин, — потупив взгляд, сказала она, — Запеканка.

— И кисель, — я улыбнулся, глядя на плавающий в дымящейся красной жиже, аккуратно отрезанный кусок, — Как в детстве.

— Я могу приготовить что–то другое, если ты не хочешь, — скороговоркой выпалила она, поднимаясь с места.

— Сядь, — от того, как резко я это сказал, мне самому стало как–то недобро на душе, — Не мельтеши, — чуть мягче добавил я, — Мне всё нравится.

Уголки её губ дрогнули, а потом приподнялись в короткой улыбке. Непривычно видеть её такой. Обычно холодная, безразличная; сейчас она как будто ищет одобрения. Хочет понравиться, как любая другая женщина, хочет показаться хорошей хозяйкой.

И у неё получилось. Запеканка была покупная, но вкусная. Творог без крупинок — ровная сладковатая масса — таял во рту и вызывал желание зажмуриться от удовольствия. Кисель (смешное слово) — был кисловатым: то ли клюква, то ли брусника. Горячим и нужной консистенции — достаточно густой, но не тягучий. Я невольно вспомнил больничную столовую и липкий, стоящий комом в горле клейстер из сухофруктов, который есть и ложкой было тяжело, а нам разливали его в жестяные кружки. Такое простое блюдо, но столько вкуса. Сладкое и кислое, горячее и холодное перемешивалось… Короче — вкусно. Очень.

— Я купила тебе билет на поезд, — тихо сказала Ольга, вертя в ладонях чашку с кофе.

Моя рука застыла в воздухе, а потом я опустил её. Керамика стукнула по столу, из неё выплеснулась горячая ароматная жидкость, слегка обжигая кожу. Я пристально посмотрел на сладкую, но она не поднимала на меня глаз.

— Во сколько? — сухо спросил я, продолжая впитывать её невидимые эмоции глазами.

— В три часа дня.

— Завтра?

— Сегодня.

Слова от чего–то прозвучали как приговор. На душе стало тоскливо, и я отвернулся от неё.

Прогоняет всё–таки.

— Хорошо, — ответил я, отпивая из чашки и обжигаясь горячим утренним напитком.

Часы на встроенной духовке показывали полпервого пополудни. Осталось каких–то два с половиной часа с ней рядом. А потом я уеду. И что будет дальше?

Ждать ли мне обещанной мести? Держать пистолет под подушкой или можно расслабиться? Интуиция подсказывала, что нельзя, а я доверял своей интуиции.

— Я оставлю тебя в покое, — тихо проговорила Ольга, вынуждая меня повернуться к ней, — Я не виню тебя. Я была простым заказом, и ты не мог пойти против Ратмира. Я понимаю.

Коротко усмехнувшись, я кивнул и выпил щедрый глоток кофе.

Была ли она простым заказом тогда? Я точно знаю, что — нет.

Не винит ли она меня? Оставит ли в покое? Почему–то тоже твёрдая уверенность — нет.

Ольга, 2013

Перрон, несмотря на снующих туда–сюда людей, выглядел пустым и безжизненным. Игорь молча стоял рядом, бросая на меня короткие взгляды. Я разглядывала заходящих в вагоны людей, и боролась со странным гнетущим ощущением чего–то плохого. Неправильного.

— Ваш билет, — послышалось, словно из–под воды.

Лазарев протянул билет с паспортом проводнице, и снова одарил меня задумчивым взглядом. Чёрная спортивная сумка болталась у него на плече, но я знала, что вещей в ней было немного. Футболка да джинсы, которые я постирала с утра и которые ещё были влажными, когда я складывала их в дорогу.

— Я тебе положила перекусить и термос с кофе, — сказала я, когда билет вернулся в его руку, — Одежда не до конца высохла, так что… — фразу я не закончила, не найдя нужных слов.

Игорь кивнул, и повернул голову, глядя на вагон и провожающих.

— Ну, — выдавила из себя я, — Удачи тебе.

— Я вернусь, — тихо сказал он, посмотрев мне в глаза.

— Не нужно, — я качнула головой, — Иди, скоро тронется.

Он прижал меня к себе быстро, порывисто и сильно. Поцеловал длинным поцелуем, а потом несколькими короткими — просто прикосновение влажных солоноватых губ к губам. Так целуют тогда, когда не хотят отрываться; когда не хотят уезжать; когда хотят остаться. И это было неправильно, но отстраниться я не смогла.

— Я вернусь, — прошептал он, сквозь скрежет металлических колёс по рельсам.

Я кивнула, и отступила на шаг. Игорь развернулся, и запрыгнул в трогающийся поезд. Как все провожающие, я начала искать его глазами в окнах. Когда он появился в одном из них, я закусила губу и махнула рукой.

Его лицо послало мне фирменную усмешку, а затем губы в последний раз прошептали:

— Я вернусь.

Глядя вслед удаляющимся вагонам; а после стоя на пустом перроне, я смахнула фальшивую слезу, сбежавшую по щеке, и улыбнулась.

«Конечно, вернёшься, Лазарь. И если меня не будет здесь, перероешь землю голыми руками, но найдёшь. А потом снова предашь.»

Не прощу. Никогда не прощу. Уничтожу, сломаю, разрушу. Выжгу каждую клеточку, выбью навсегда этот свет из красивых жестоких глаз, сотру с лица усмешку. Уничтожу. Раздавлю. Убью.

Тебя, а потом себя.

Ненавижу. Всем фибрами души, всем телом. Как же я тебя ненавижу…

2011

Сквозь шум в висках, я смогла расслышать приглушённые голоса курящих возле машины.

— Что Ратный сказал? — произнёс Мельников.

— Избавиться, — голос Соколова полоснул ножом по сердцу, заставив его забиться гулко и часто, — Берите лопату, выройте яму глубиной в метр–полтора. Я пока развлекусь с ней напоследок, а потом закопаю.

— А нам не оставишь? — это произнёс Влад, и меня передёрнуло.

— Вы уже развлеклись по дороге. Давайте мухой, меня жена дома ждёт.

— Ишь какой, жена дома ждёт. А сам–то…

Мужчины громко загоготали, и я поёжилась от боли в ногах и руках. Между бёдер уже не болело, а может я просто абстрагировалась от этой боли. Кто их там разберёт, игры разума.