Онлайн книга «Миленький ты мой»
|
Туплю глазки и смотрю в пол. Потом поднимаю — светлые, чистые, голубые. Без тени, так сказать… Милая, скромная провинциалка. Хорошее, доброе, вполне симпатичное лицо. Косметики ноль. Руки рабочие, познавшие «жисть» — и огород, и хозяйство. Но аккуратные. Ногти подстрижены и обработаны. Волосы в косу. Не переборщила? Вроде нет, так сейчас модно. Скромная китайская кофточка, скромная юбка. Пальто. — Нууу… — неуверенно тянет она, — проходите. С большим, как говорится, сомнением в правильности своего решения. Но первый шаг уже сделан, и я прохожу. Я вошла. В святая святых… Меня допустили! Пока «один — ноль», Лида. Ты молодец! В прихожей (огромной, как танцпол в клубе) я раздеваюсь. Вешаю пальто, ровненько прилаживаю, как у нас говорят, у порога сапожки. По стенам глазами не шарю — воспитанная. Большие глаза не делаю. И не потому, что все это видела, — откуда мне? А потому что скромна. Мама так воспитала. Лидия Николаевна тяжело вздыхает и делает царственный жест. Рука у нее очень худая, ладонь узкая, в крапках пигментных пятен, но с маникюром. А как же — звезда! Кухня тоже впечатляет своими размерами. Метров шестнадцать, не меньше. А то и все восемнадцать! Почти как мой дом. Но грязь — несусветная! Солнце беспощадно обнажило всю подноготную — и хозяйки, и кухни. Ладно кухня — пыль, жир и сажа на потолке и стене. Но она! Это в темноте коридора еще как-то… А здесь, на свету… Мумия, не иначе. Сморщенное лицо, дряблая, обвислая шея. Страшные руки. Ужасно, бррр! Ведьма. Как в детской сказке — злая колдунья. Садится, закидывает ногу на ногу, полы шелкового (в пятнах и драных кружевах) халата распахиваются и обнажаются старые ноги — мертвого серого цвета, в крупных, перетянутых узлах синих вен, с выпирающими косточками — вальгусная стопа. Но с педикюром! Да, мастерство не пропьешь!.. Стою, глазки по-прежнему в пол. — Садитесь, — наконец предлагает она. Ну я и сажусь. Молчим. Начинает она. Спрашивает про Полю — так она ее называла. У меня по щеке катятся слезы. Вспоминая дорогую Полину Сергеевну, я всегда плачу. От жалости к себе. Ничего не забыто! Детская травма, знаете ли… это ведь навсегда. Про «Полю» говорю скупо — вроде мне и сейчас тяжело. Хотя… Мне и вправду совсем нелегко… Вспоминать… Но выстрел попал в цель — ей, кажется, меня жалко. Чуть кривятся узкие губы и дрогнули тонкие, нависшие, «черепашьи» веки. — Да… Полю жалко!.. Поля была… замечательной! Как же вам повезло!.. Я чуть не вскрикиваю. Но, разумеется, сдерживаю крик души и боли, обиды, невыносимо горького детского одиночества. Думаю, старческое одиночество ничуть не страшнее детского! Наверное, второе даже еще хуже и злей. И страшнее. Я моргаю, стряхивая набежавшую слезу, и часто киваю: — Да-да! Мама… была замечательной! Как же мне трудно произнести это слово! Потом она хмурится: — Ну… А что… вы… сюда? В смысле — в столицу? Я простодушна и очень честна: — Развелась, деток нет, бог не дал… Работы в нашей дырище тоже. Хозяйство одной мне не нужно, ну, вот я и… Она недовольно крутит головой: — А вы думаете, что здесь — синекура? Я вжимаю испуганно голову и развожу руками: — Нет… Я не знаю… — А вот я знаю! — жестко бросает она и — хлоп по столу ручонкой. — Медом здесь не намазано! — резко отвечает она. — Ни-ко-му! А вы… все сюда… претесь!.. Ну? И как думаешь жить? Так, перешла на «ты» — уже хорошо. Может, меня пожалела? В память дорогой и незабвенной Полины? Я бормочу, что я — учительница младших классов. Надеюсь, что учителя здесь нужны. Очень надеюсь! Ну или в детсад, методистом. В саду с голоду не помрешь. Там — питание! Сниму комнатуху… Ну или угол. Читала, что много бабулек сдают эти углы. И недорого вовсе. Лидия Николаевна усмехается: — Угол! Ну-ну… Будешь жить с полоумной бабкой и слушать ее «мемуары». — Что делать… Ну, значит, буду. Я стариков… в смысле — пожилых людей — уважаю! И очень жалею… — Не за что их уважать! И жалеть не за что! — отрезает она. — Гнусные сплетники, зануды и жалобщики! Вечно ноют, что мало денег, плохие дети и нету здоровья! Резкая. Справедливая. Откровенная. Их… А себя, любимую, она к старикам не относит! Не хочет к НИМ примыкать. — Ладно, — смилостивилась наконец Лидия Николаевна. — Чай или кофе? Я пожимаю плечами — дескать, не хочу вас утруждать. — Ну, тогда сама! — усмехается она и поудобнее устраивает на стул свою тощую задницу. Да ведь это прорыв! Почти маленькая победа. То, что и требовалось, собственно! Я вскакиваю со стула и бегу в коридор. — Что случилось? — пугается она. — Счас, счас! — отвечаю я и втаскиваю на кухню свою огроменную, пластиковую, клетчатую (с чем еще ездят в столицу бедные провинциалы?) сумку. Так, вынимаю «яички» — слово Полины Сергеевны, — литровую банку сметаны, творожок и масло в пакетах. Еще банка меда и малинового варенья. Она вздрагивает и пугается: — Это что? — Продукты питания, — отвечаю, — гостинцы из Н. Все деревенское, экологически чистое! Свои «яички», сметанка и творожок! Масло вчера вот сбивали! Смотрит с недоверием и с интересом, усмехается: — Экологически чистое, говоришь? Ну-ну… Посмотрим. А я уже жарю «яички» и выкладываю на тарелочку творожок. Поливаю сметанкой. Льется плохо — густая — ложка стоит! Поверх сметанки — медку. Горочкой. Он медленно оплывает прозрачной, янтарной лужицей — красота! Мумия смотрит с удивлением, будто не видела никогда ни творожка, ни медку, ни сметаны. Пробует осторожно, чуть морщится, сводит брови и… качает головой: — Боже, как вкусно! Божественно просто!.. Еще бы! Еще бы не вкусно! Творожок, сметану и масло взяла вчера утром на рынке. У нас. Все деревенское, чистая правда. Мед у меня был — сосед держит пасеку, а я мед ненавижу. И «яички» подбросил сосед, по пятьдесят рубчиков за десяток — очень по-божески. Наворачивает, снова мотает башкой и приговаривает: — Ах, боже мой! Сто лет не было такого вот удовольствия! Знаете, — путается: то «ты», то «вы», — ой, знаете, Лида, я поутру только кофе и все! Даже без хлеба! За хлебом идти неохота. Ну, раз в неделю принесет социальный работник и все. Буханку. Говорит, все хранят в морозилке. Но это ведь бред! Есть размороженный хлеб? Ни вкуса, ни запаха. Гадость! Лучше я так, с сухарем. |