Книга Государство, страница 86 – Платон

– Это ясно.

– А если судить с помощью опыта, размышления и доказательства?

– То, что одобряет человек, любящий мудрость и доказательство, непременно должно быть самым верным, – сказал Главкон.

– Итак, поскольку имеются три вида удовольствий, – сказал я, – значит, то из них, что соответствует познающей части души, будет наиболее полным, и, в ком из нас эта часть преобладает, у того и жизнь будет всего приятнее.

– Как же ей и не быть? Недаром так расценивает свою жизнь человек разумный – главный судья в этом деле.

– А какой жизни и каким удовольствиям отведет наш судья второе место?

– Ясно, что удовольствиям человека воинственного и честолюбивого, они ближе к первым, чем удовольствия приобретателя.

– Значит, на последнем месте стоят удовольствия корыстолюбца.

– Конечно.

– Итак, вот прошли подряд как бы два состязания и дважды вышел победителем человек справедливый, а несправедливый проиграл. Теперь пойдет третье состязание, олимпийское, в честь Олимпийского Зевса-спасителя. Заметь, что у всех, кроме человека разумного, удовольствия не вполне подлинны, скорее это тени удовольствий; так, помнится, я слышал от кого-то из знатоков, а ведь это означало бы уже полнейшее поражение несправедливого.

– Еще бы! Но что ты имеешь в виду?

– Я найду это, если ты мне поможешь своими ответами.

– Задавай же вопросы.

– Скажи-ка, не говорим ли мы, что страдание противоположно удовольствию?

– Конечно.

– А бывает ли что-нибудь ни радостным, ни печальным?

– Бывает.

– Посредине между этими двумя состояниями есть какое-то спокойствие души в отношении того и другого? Или ты это называешь иначе?

– Нет, так.

– Вспомни слова больных – что они говорят, когда хворают?

– А именно?

– Они говорят: нет ничего приятнее, чем быть здоровым. Но до болезни они не замечали, насколько это приятно.

– Да, помню.

– И если человек страдает от какой-либо боли, ты слышал, как говорят, что приятнее всего, когда боль прекращается?

– Слышал.

– И во многих подобных же случаях ты замечаешь, я думаю, что люди, когда у них горе, мечтают не о радостях как о высшем удовольствии, а о том, чтобы не было горя и наступил бы покой.

– Покой становится тогда, пожалуй, желанным и приятным.

– А когда человек лишается какой-нибудь радости, покой после удовольствия будет печален.

– Пожалуй.

– Стало быть, то, что, как мы сейчас сказали, занимает середину между двумя крайностями, то есть покой, бывает и тем и другим, и страданием и удовольствием.

– По-видимому.

– А разве возможно, не будучи ни тем ни другим, оказаться и тем и другим?

– По-моему, нет.

– И удовольствие, возникающее в душе, и страдание – оба они суть какое-то движение. Или нет?

– Да, это так.

– А то, что не есть ни удовольствие, ни страдание, разве не оказалось только что посредине между ними? Это – покой.

– Да, он оказался посредине.

– Так может ли это быть верным – считать удовольствием отсутствие страдания, а страданием – отсутствие удовольствия?

– Ни в коем случае.

– Следовательно, этого на самом деле не бывает, оно лишь таким представляется: покой только тогда и будет удовольствием, если его сопоставить со страданием, и, наоборот, он будет страданием в сравнении с удовольствием. Но с подлинным удовольствием эта игра воображения не имеет ничего общего: в ней нет ровно ничего здравого, это одно наваждение.

– Наше рассуждение это показывает.

– Рассмотри же те удовольствия, которым не предшествует страдание, а то ты, может быть, думаешь, будто ныне самой природой устроено так, что удовольствие – это прекращение страдания, а страдание – прекращение удовольствия.

– Где же существуют такие удовольствия и в чем они состоят?

– Их много, и притом разных, но особенно, если хочешь это понять, возьми удовольствия, связанные с обонянием: мы испытываем их внезапно с чрезвычайной силой и без всякого предварительного страдания, а когда эти удовольствия прекращаются, они не оставляют по себе никаких мучений.

– Сущая правда.

– Стало быть, мы не поверим тому, будто прекращение страдания – это удовольствие, а прекращение удовольствия – страдание.

– Не поверим.

– Однако так называемые удовольствия, испытываемые душой при помощи тела, – а таких чуть ли не большинство, и они едва ли не самые сильные – как раз и относятся к этому виду, иначе говоря, они возникают как прекращение страданий.

– Это правда.

– Не так же ли точно обстоит дело и с предчувствием будущих удовольствий и страданий, иначе говоря, когда мы заранее испытываем радость или страдаем?

– Да, именно так.

– Знаешь, что это такое и на что это очень похоже?

– На что?

– Считаешь ли ты, что в природе действительно есть верх, низ и середина?

– Считаю, конечно.

– Так вот, если кого-нибудь переносят снизу к середине, не думает ли он, по-твоему, что поднимается вверх, а не куда-нибудь еще? А остановившись посредине и оглядываясь, откуда он сюда попал, не считает ли он, что находится наверху, а не где-нибудь еще, ведь он не видел пока подлинного верха?

– Клянусь Зевсом, по-моему, такой человек не может думать иначе.

– Но если бы его понесло обратно, он считал бы, что несется вниз, и правильно бы считал.

– Конечно.

– С ним бы происходило все это потому, что у него нет опыта в том, что такое действительно верх, середина и низ.

– Это ясно.

– Удивишься ли ты, если люди, не ведающие истины относительно многих других вещей, не имеют здравых мнений и об этом? Насчет удовольствия, страдания и промежуточного состояния люди настроены так, что, когда их относит в сторону страдания, они судят верно и подлинно страдают, но, когда они переходят от страдания к промежуточному состоянию, они очень склонны думать, будто это приносит удовлетворение и радость. Можно подумать, что они глядят на серое, сравнивая его с черным и не зная белого, – так заблуждаются они, сравнивая страдание с его отсутствием и не имея опыта в удовольствии.

– Клянусь Зевсом, меня это не удивило бы, скорее уж – если бы дело обстояло иначе.