Книга Благословляю на праведный бой! Сопротивление мировому злу, страница 24 – Иван Охлобыстин

– Я был свидетелем, как один очень состоятельный пьяница, дебошир и развратник пожертвовал своей жизнью ради спасения чужого ребенка. Перед своим поступком он несколько мгновений размышлял, а когда уже все произошло, и он увидел, что ребенок спасен, последним, что он произнес, было: «Слава Богу!»

– Думаете, он спас свою душу? – уточнили вопрошавшие.

– Не знаю, но за те немногие мгновения, покуда он принимал решение, ему явно удалось преодолеть себя, – ответил отец Савва.

– Настоящий христианин поступил бы точно так же и не раздумывая, – заявил отец Борис.

– Да, конечно, – согласился преподобный, – тем более что у вышеупомянутого не было на иждивении пятерых детей и матери-инвалида, как у вас, отец Борис.

– Ах, как бы я хотел постоянно видеть рядом с собой своего святого покровителя, – признался отцу Савве монастырский библиотекарь. – Мне бы стало гораздо спокойнее.

– Да, но тогда у вашего святого покровителя совсем бы не осталось времени на личную жизнь, – заметил преподобный.

– Разве у святых есть своя личная жизнь? – изумился тот.

– А чем, по-вашему, они пожертвовали во славу Христову? – пожал плечами отец Савва и напомнил: – «Аз воздам сторицей».

– Вы думаете – это о личной жизни? – не понял библиотекарь.

– И к тому же вечной!.. – закончил отец Савва.

– Какой грех самый страшный? – спросили отца Савву молодые иноки.

– Лично мне, как человеку относительно воспитанному, особенно неприличным представляется блуд, – ответил преподобный.

– А кощунство? – продолжили расспросы иноки.

– Это самый глупый, – крякнул огорчительно отец Савва.

До пятидесятилетия отец Савва, чаще по осени, ездил на своем мотоцикле в район ученого городка неподалеку. Во-первых, он чинил всю монастырскую обувь у одного местного художника, Бахадыра. И во-вторых, пока чинилась обувь, он играл с этим молодым художником Бахадыром в нарды, сказывалось время, проведенное в Центральной Азии.

– Как быть самому кесарю в вашей христианской ситуации «кесарю кесарево, Богу Богово», – спросил молодой художник во время одной из партий.

– Если этот кесарь – человек с воображением, то, скорее всего он предпочтет позицию доброго, рачительного и благочестивого отца, как, предположим, твой отец.

– Мой отец мусульманин, – осторожно напомнил Бахадыр.

– А мой был убежденный коммунист, высокой морали человек, – покачал головой отец Савва.

– Он умер? – уточнил художник.

– Нет, он покрестился, – ответил преподобный и добавил: – Но вредный старик все равно это сделал в другом храме, потому что, видите ли, молодой человек – то бишь я, а тогда мне действительно было всего сорок пять, так вот, – по его мнению, молодой человек не должен дерзать преподавать истину человеку гораздо старше его. Перед Богом и людьми будет выглядеть несолидно. А очень ему хочется, чтобы все было правильно. И так полвека потеряно… Это он считает с тридцатых.

– Ваш отец был репрессирован? – осторожно полюбопытствовал Бахадыр.

– Нет, он работал с твоим отцом под именем шейха Касима в Арабских Эмиратах на советскую контрразведку, – улыбнулся отец Савва.

– А я думал, что папа в это время строил Днепрогэс, – изумился художник.

– Какая разница! Твой тебе все равно ничего не расскажет, мой только за год до крестин правдой побаловал, – махнул рукой преподобный. – Главное, что они со Второй мировой вернулись в орденах.

Неожиданно в комнату, где беседовали Бахадыр и священник, вошел отец с сапогом в руках.

– Папа, разве ты был разведчик? – тут же спросил его художник. – Наш гость любезно рассказал мне о твоих подвигах.

– Какая разница, кем ты был, вопрос – кем ты будешь, – скромно отговорился отец, уточнил размер сапога и вышел.

– Под каким же именем в те легендарные времена работал мой отец? – явно не удовлетворившись ответом отца, поинтересовался Бахадыр.

– Он был известный художник, и его звали Бахадыр, – ответил отец Савва.

– Где же его работы? – воскликнул собеседник, распаленный рассказом.

– В тридцатых годах по грубому лжесвидетельству в Бухаре расстреляли твоего дедушку. Когда твой отец узнал об этом – он сжег на городской свалке все свои работы. А мой отец за огромные деньги выкупил уже проданные и тоже передал ему, – печально рассказал преподобный.

– И ни одной работы не осталось?

– Почему же? – таинственно сообщил священник. – Одна осталась.

– Ну? – простонал Бахадыр.

– По заказу шейха Касима, в подарок одной златовласой особе королевской крови, твой отец написал икону «Недреманное Око», а спустя двадцать лет хитроумные наследники златовласой особы с удовольствием поменяли мне ее на негашеный «Голубой Маврикий» в маленьком отеле с видом на Энгадин, близ Санкт-Морица. Сейчас она висит в алтаре моего храма. К сожалению, по уставу моего монастыря, в алтарь допускаются только христиане, и показать я ее вам не смогу, но поверьте мне на слово – это шедевр, причем с очень редким сюжетом ^[5].

Было дело, что просвещенный в области духовной молодой иерей из города, отец Борис, укорил отца Савву за дружбу с одним атеистом.

– Что тут поделаешь, – развел руками преподобный. – Господь так любит людей, что для тех, кто твердо убежден, будто Его нет, Его действительно нет. Человеческому рассудку это непостижимо, но хотя бы оцените уровень свободы.

Однажды у отца Саввы сломался мотоцикл, отец поставил своего железного друга у обочины, перекрестился и сказал: «Слава Богу».

– Иногда я не понимаю тебя, отче! – признался путешествующий с ним молодой иерей Борис.