Книга Солнечный зайчик, страница 18 – Джулия Тиммон

Изгибаю бровь.

– Например?

– Например, когда является новый клиент, ты обязан прикинуться, что очень ему рад, даже если человек тебе омерзителен. Говоришь «Приятно познакомиться», а самому ну хоть бы самую малость было приятно.

Лицо Грегори принимает то выражение, с которым он неизменно входит в бар, и тут я понимаю, что толпа курящих, без меры пьющих и кривляющихся друг перед другом людей, если взглянуть на нее его глазами, и впрямь покажется уродливо-отталкивающей. Зачем же он вообще туда ездит? – в который раз задаюсь я вопросом. И вспоминаю его ответ: это традиция. Память. Делается так безотрадно и тоскливо, что хочется зажмуриться и на время исчезнуть с лица земли. Впрочем, если такое было бы возможно, я непременно позвала бы с собой Грегори. Без него заело бы одиночество, хоть в самых прекрасных мирах вселенной…

– Помнишь, как у Сэлинджера? «Но если хочешь жить с людьми, приходится говорить всякое».

– Это из «Над пропастью во ржи»? – сразу догадываюсь я, радуясь, что литературные вкусы у нас примерно совпадают.

– Верно, – подтверждает Грегори.

Читаю я не очень много, по мне лучше посмотреть хороший фильм или познавательную передачу, но «Над пропастью во ржи» прочла не раз. Очень уж мил этот чувствительный, никому не понятный и неуместный в корыстолюбивом обществе Холден.

– Я стараюсь поменьше кривить душой, – медленно произносит Грегори. – Особенно после всех этих событий. Но, к сожалению, не так это просто.

После всех этих событий? Что он имеет в виду? Гибель Джаспера? И что-то еще?

– А… что произошло? – несмело спрашиваю я.

Грегори смотрит на меня озадаченно, будто не понимает, о чем я, потом кивает.

– Я разве не рассказал?

– Нет.

– Джаспер погиб в две тысяча третьем году. В Ираке.

На наши головы и плечи опускается давящая тишина. На несколько мгновений замирает все вокруг, сверчки в траве и те прекращают свой непрерывный стрекот. Грегори нащупывает пачку, но сигарету не достает – секунду-другую держит руку на ни в чем не повинной коробочке и сминает ее.

Я сижу ни жива ни мертва. Такое чувство, что Джаспер был другом не только Грегори, но и моим, и оттого, что его теперь нет, так и подмывает в отчаянии схватиться за голову. Но я сижу не двигаясь. Боюсь лишним звуком осквернить скорбь Грегори.

– Парадоксальнее всего то, – произносит он, глядя в ночную тьму, разбавленную сиянием серебряных звезд и светом единственного фонаря, – что много-много лет назад, еще до знакомства с Джаспером, я всем сердцем полюбил эту страну, ее народ, культуру. Я был там до «Бури в пустыне».

– Что? – качаю я головой. Вот это да!

– Двенадцатилетним мальчишкой, – говорит Грегори, всматриваясь в пространство перед собой, будто видя прозрачного призрака и желая разглядеть его черты. – С дедом, материным отцом.

– Он что, тоже был военным? – спрашиваю я, хоть, признаюсь, имею поверхностное представление о «Буре в пустыне» и о том, что ей предшествовало.

– Нет, историком, – с едва заметной улыбкой отвечает Грегори. – Невинным историком, ярым противником войн и насилия.

Он поворачивает голову и смотрит на меня устало-ласковым взглядом. Мое сердце взволнованно подпрыгивает, и по всей груди разливается вибрирующее тепло, от которого голова идет кругом. Во взгляде Грегори что-то непривычное: возникает ощущение, что теперь он окончательно принял меня, видит во мне свою.

– Дед тоже умер, но не от бомбежки. Он слишком отчаянно любил свою работу, чересчур страстно желал приносить людям пользу, поэтому не щадил себя. – Грегори вздыхает. – Почему-то вспоминаются строчки, хоть они и о другом:

Я замираю. И не подозревала, что поэзия способна меня так пронимать. По-видимому, и до нее я еще не доросла, точнее созреваю только теперь, вот в эти минуты, рядом с человеком, перевернувшим всю мою жизнь.

– Ранясь, рискуя… маясь в крови и в поту, – задумчиво бормочет Грегори. – Дед был таким – работал на износ и никогда ничего не боялся.

– Давно он умер? – осторожно спрашиваю я.

– Давно. Еще в девяносто четвертом.

Какое-то время молчим. Я не узнаю себя. Понимаете, у меня, слава богу, все родственники еще живы. Точнее, бабушка, мамина мать, умерла, когда я была совсем крошкой, а у папы вообще не было отца – он погиб еще до рождения сына в результате какой-то аварии на заводе, где работал. Нет, конечно я видела смерть. Животных, соседей. Но из очень близких людей в сознательном возрасте никого не теряла. Смотрю на лицо Грегори и ясно вижу отпечатки тяжелых потерь. Становится даже как-то неловко сидеть рядом – в благополучии, с легким сердцем.

– Чьи это стихи? – интересуюсь я, когда молчание затягивается.

– Уильяма Батлера Йитса, – отвечает Грегори.

– Любишь поэзию? – спрашиваю я, втягивая голову в плечи от осознания своей невежественности.

Грегори усмехается.

– Опять-таки под настроение. Бывает, поэзии требует душа, чтобы немного возвыситься над будничностью и смириться с бесполезностью жизни. Тогда и спасаешься стихами.

– По-твоему, жизнь бесполезна? – Я смотрю и смотрю на его лицо.

– Гм… Понимаешь, когда соприкасаешься с последствиями войны и разочаровываешься во многих вещах, которые считал едва ли не святыней, становишься в тупик. Война – естественное состояние человечества. На протяжении всей истории на земле почти всегда хоть где-нибудь да воевали. Разве это не чудовищно? Разве не наводит на мысль о том, что смысл жизни не ясен, размыт?

Медленно киваю. С последствиями вооруженных конфликтов я тоже никогда не сталкивалась, поэтому, признаться, не особенно о них задумывалась. Меня вдруг охватывает непреодолимое желание рассказать Грегори обо всем, что во мне есть гадкое.

– А я, знаешь, – не раздумывая начинаю я, – не очень-то слежу за тем, что там творится, в Ираке. Это ужасно, понимаю. Надо бы пересмотреть свой подход к жизни. И почти не читаю стихов… – Мне вдруг представляется, что Грегори станет меня презирать, и я опускаю голову, боясь смотреть на него, не желая видеть его взгляд.

– Ну и что? – дружелюбно произносит он, и я поднимаю глаза и вздыхаю с облегчением. – У каждого свои интересы, – с убеждением говорит он. – И потом одному любовь к поэзии или, например, к музыке приходит в детстве, а другие обращаются к ней гораздо позднее – когда чувствуют в этом необходимость. Ведь тебе понравились строчки, которые я прочел?

– Еще как! – с готовностью восклицаю я.

– В таком случае возьми сборник Йитса и почитай другие его стихи. Только если есть такое желание! – Грегори поднимает указательный палец. – Это очень важно: действовать из личных побуждений, а не потому, что так принято или чтобы произвести впечатление.