Книга Всё изменила любовь, страница 6 – Лилиан Тревис

Вдруг на нее упала тень. У Эмили внутри все сжалось в комок восторга и страха. Прикрыв глаза рукой, она приподнялась, не сомневаясь, что увидит Джеймса. Она обожала его и боялась одновременно, не понимая, как можно испытывать столь противоречивые чувства.

Эмили не ошиблась. Над ней возвышался Джеймс. Его длинные светло-русые волосы были откинуты назад, оставляя открытым высокий лоб. По бронзовой от загара коже, под которой перекатывались бугры мышц, стекали капли воды.

— Ты обалденно пахнешь, Эмми. Так бы тебя и съел.

— Это всего-навсего крем, Джим, не обольщайся. Я невкусная, — ответила она, стараясь не придавать значения тому, как учащенно забилось ее сердце.

— Позволь мне самому судить об этом, — возразил он; сверкнув белозубой улыбкой.

— Может, вы заткнетесь? — пробурчал лежавший рядом с Эмили Берт и недовольно пошевелился.

— Мы что, разбудили тебя, старик? — обратился к нему Джеймс и, подхватив с подстилки полотенце, промокнул лицо.

— Ты очень догадлив, — отозвался Берт, закрывая голову руками.

— Дай попробовать хотя бы чуть-чуть, — прошептал Джеймс, склоняясь к уху Эмили.

В его карих глазах вспыхнули опасные огоньки. Он осознавал, что ведет себя вызывающе, но, насколько мог судить, девушке это нравилось.

— Если только чуть-чуть.

— Я только лизну, — подтвердил Джеймс с серьезным видом.

— Угощайся, дружок.

Даваясь от смеха, Эмили бросила ему бутылочку с жидким кремом от загара. Джеймс ловко поймал ее неуловимым движением руки.

— Ради всего святого! — воскликнул Берт сердито и встал. — Вы испортили мне сладкую дрему. — Он схватил Эмили за руку и, поднеся ко рту запястье, демонстративно лизнул языком теплую кожу. — Фу, гадость! — фыркнул Берт и, отбросив ее руку, снова улегся на полотенце. — У нее вкус пластмассовой куклы. Тебе не понравится, Джимми. А теперь попрошу вас обоих соблюдать тишину, я намерен вздремнуть.

— Ты просто не хочешь, чтобы я узнал, какая она на вкус, — язвительно заметил Джеймс, приземляясь на песок рядом с друзьями. — Уж не ревнуешь ли ты, старик?

Берт даже не удосужился разомкнуть глаза.

— Ревновать к вам, жалким людишкам? Кому, как не мне, известно, дурья твоя башка, что вы с принцессой — друзья не разлей вода.

Дурья башка. Принцесса. Эмили прикусила губу, чтобы не рассмеяться, но не смогла удержаться. Через секунду все трое покатывались от хохота. Вскоре у Эмили в глазах защипало от слез, но дать им волю она не посмела.

Ничто не сравнится с этим, думала она, вытирая украдкой слезы, глядя на рокочущие волны Атлантики. Никто не пробудит во мне таких светлых, незабываемых чувств. Ничто не будет в моей жизни столь чистым и невинным.

Если бы время могло остановиться и они втроем навсегда остались бы вместе!

Но месяц пролетел незаметно, и настало время сказать друг другу «до свидания». Вещи Эмили и Джеймса погрузили в «роллс-ройс» графа, чтобы отвезти в аэропорт.

Берт распрощался с друзьями с присущим ему оптимизмом и юмором. Но белокурая красавица Эмили покачала головой.

— Я не могу уехать, — проговорила она, и на ее глазах выступили слезы. — Не заставляйте меня возвращаться. Я не могу…

Граф Маккензи вопросительно взглянул на юношей. Все растерянно хранили молчание. Тогда графиня взяла управление ситуацией в свои руки.

— Как не стыдно! — воскликнула она, спускаясь по высокой, отделанной мрамором лестнице их особняка. — Тебе семнадцать, Эмили Джейн Витте. Ты почти взрослая. Немедленно прекрати истерику и садись в машину.

Понурившись, Эмили подчинилась. Это были лучшие каникулы в ее жизни. Точнее лучшее в жизни лето. Джеймс и Берт были необыкновенные. Единственные. Непревзойденные. Неисправимые. Незаменимые. Она любила их обоих больше всех на свете.

— Ты совсем не изменился, — сказала Эмили, пристально глядя на Джеймса.

— Не изменился. Ведь тебе этого не хотелось бы. А теперь, будь добра, передай мне следующую тарелку.

Джеймс протянул руку, слегка качнулся вбок, и их бедра соприкоснулись. От этого прикосновения Эмили пронзило, как током.

— Как давно ты переехала к Кэтрин? — поинтересовался он.

— Чуть больше года, — ответила Эмили. — С тех пор, как покинула Парк-холл. — Парк-холл был домом в Шотландии, куда Берт привез свою молодую жену после свадьбы. — Его забрали за долги. Впрочем, я все равно не могла его ни ремонтировать, ни содержать.

— Как тебе живется с Кэтрин?

Эмили скупо улыбнулась.

— Интересно.

— Вам, должно быть, пришлось поначалу туго?

— У меня не было выбора. — Эмили пожала плечами. — Но теперь все нормализовалось. Мне повезло, что мать Берта распахнула передо мной двери своего дома.

— Но?..

— Никаких «но».

— А школьные годы ты вспоминаешь?

— Постоянно. — Эмили снова улыбнулась, но тепло. — Особенно старшие классы. Это было лучшее время в моей жизни.

— А что тебе запомнилось больше всего?

— «Голубая лагуна».

Так называлась вилла Маккензи на Канарских островах. Тем летом Берту удалось уговорить отца пригласить погостить к ним на школьные каникулы обоих друзей.

— Мы провели там незабываемое время, — заметила Эмили и выдернула пробку из мойки. Грязной посуды больше не осталось.

У Джеймса сжалось сердце. Эмили выглядела безмерно печальной и одинокой. Осознает ли она, насколько одинока?

— Поехали со мной на Рождество в Ирландию, — предложил он.

Джеймс полагал, что с ним Эмили будет счастливее, а главное — в безопасности. Он хотел увезти ее подальше от Пабло, чтобы за время праздников она не натворила каких-нибудь глупостей.

— Мама была бы рада твоему приезду. Праздник у нас намечается спокойный. Никаких шумных компаний, — продолжал соблазнять ее Джеймс.

— Я не могу оставить Кэтрин одну.

— Она может поехать с нами.

— Она не поедет.

— Она вольна делать что хочет, но ее поступки не должны влиять на твои решения.

— Как поживают твои мать и отчим? — перевела Эмили разговор в другое русло.

— Учатся мирно сосуществовать.

— Уже прошло почти двадцать лет.

— Маме понадобилось много времени, чтобы перестать сравнивать моего отца со своим новым мужем.

— Бедный Том!

— Он знал, что мать вышла за него замуж от отчаяния, и о любви не помышлял. — Джеймс присел на край стола. Его близость по-прежнему волновала Эмили. — Ты почему-то всегда недолюбливала мою мать, правда?