Книга Вокруг пальца, страница 49 – Йон Колфер

Ши на миг цепенеет, а затем на лице его появляется раздражение правообладателя, будто помятая маска.

– Нет, – заявляет он. – Это моя пушка. Отдай.

Веснушке требуется пара-тройка секунд, чтобы измыслить план, так что он говорит:

– Он прав, Макэвой. Это его пушка.

Просто невероятная парочка!

– Вылезай из машины, – приказываю я Ши. Мне нужно разделить их, а то они могут попытаться перещеголять друг друга своей бравадой.

– Никуда я не пойду, – выпячивает нижнюю губу Ши. – А теперь верните эту пушку, сейчас же, мистер.

Я исполняю мечту всякого, кто хоть раз встретил Ши, кроме Веснушки. Я стреляю в него. Просто в предплечье, но шрам будет вызывать восторженное воркование на его легендарных плановых вечеринках. Шум громкий и отрывистый, будто сломалась сухая ветка, но по большей части остается в кабине, так что я не теряю ориентации, чего не скажешь о Веснушке. Ши тоже дезориентирован, но главным образом от шока и боли. Кровь отливает у него от лица через дырку в предплечье. Грубовато, признаю – стрелять в ребенка и все такое, но некоторые ничему не учатся, пока не получат публичный и унизительный урок.

– Вылезай, – повторяю я ему.

Губы Ши дергаются, тело сотрясается от напряжения, и я его не виню; пулевое ранение – едва ли не самое болезненное, что может случиться с телом, кроме деторождения. Главное, что человек постигает, как только его подстрелят, это что быть подстреленным еще раз он не хочет. Ши кивает:

– Ладно. Вылезаю. Можешь чуток притормозить, Руди?

Веснушка кивает больше раз, чем требуется.

– Угу, – твердит он. – Угу-угу. Так.

По-моему, он отвечает на вопросы в собственной голове.

– Притормози, Веснушка, – велю я ему. – Миль до тридцати.

Веснушка подчиняется, выстукивая пальцами на руле неистовый ритм. Вероятно, он вовсе не намеревался, но я готов поклясться, что он выстукивает ритм «Веры» Джорджа Майкла. При нормальных обстоятельствах я бы подпел или хотя бы насвистел, в зависимости от компании, но в данный момент я пытаюсь произвести впечатление на этих двоих своим несомненным профессионализмом, так что игнорирую ритм – сложный и отвлекающий.

Такси замедляется, и я вижу в дальнем свете фар поросль и потрескавшийся асфальт. Город справа от нас, а слева ряд грузовых пирсов, уходящих во тьму Гудзона. Готов поспорить, здесь погребено больше тел, чем на среднестатистическом кладбище. Будем надеяться, я не стану одним из них в ближайшее время.

– Пошел, – говорю я Ши. – Считаю до десяти.

Ши плачет, и я его не виню.

– Десяти? – бормочет он. – Да брось, мужик. Дай мне собраться.

– Три, – говорю я.

– Ты пропускаешь цифры! – пищит он.

– Девять, – говорю я.

Ши бьет по кнопке общей блокировки дверей, распахивает пассажирскую дверцу и вываливается мешком; кувыркается, как перекати-поле, и скрывается где-то позади, а ветер захлопывает за ним дверцу.

Наверное, он убился, но фактически я его не убивал. В худшем случае предполагаемое самоубийство.

Нет, нет, нет, Я Не Такой Уж Плохой.

Едва пацан скрывается, как Веснушка бьет по газам, и мы оба знаем зачем. Ему неизвестно о моей антипатии к смертоубийству людей, так что он убежден, что я не отпущу его живым. Если Ши выживет, с ним в этом мире теней покончено, но Веснушка никогда не отступится. Он ирландец, как и я, а уж мы-то знаем толк в затаенной злобе. Когда доходит до вендетт, сицилийцы рядом с ирландцами смахивают на канадцев. Веснушка не успокоится, пока не разнесет мне обе коленные чашечки и не скормит мне мои же глазные яблоки.

Глазные яблоки – если мне повезет.

А может накормить яичницей-болтуньей, вот что я имею в виду.

Знаю, мне надо бы обойтись без завтрака.

Так что недавно переименованный Руди Эл смекает, что его песенка спета, и вгоняет акселератор в пол, и единственное, что не дает мне улететь кубарем назад, это рука, застрявшая в форточке.

– Веснушка, притормози! – кричу я. – Мы можем договориться!

– Пошел на хрен, Макэвой, ты долбаный хрен, – отвечает он. – Долбать вас всех, долбаные дублинские ублюдки.

Согласно привратным правилам мата, теперь мы официально в красной зоне.

Просунув руку в форточку еще дальше, я ввинчиваю ствол Веснушке в висок.

– Может, я отпущу тебя с условием. Это тебе в голову не приходило?

Веснушка даже не трудится отвечать; вместо того лицо его окончательно омрачается, и он разворачивает машину на девяносто градусов против часовой стрелки.

– Скверная идея, – говорю я – то ли вслух, то ли себе под нос.

– Ну как, понравилось, Макэвой? Думаешь, у тебя одного есть яйца?

Я бью Веснушку по голове сбоку рукояткой, но удар слабенький, а дальше мне не дотянуться. Я вижу, что стрелка спидометра дрожит около девяноста.

Я мог бы выпрыгнуть, но на такой скорости я переломаюсь, как сухой прутик. Мне нужно было отвалить вместе с мальцом. Веснушка знает, что я не рискну пристрелить его, пока у него нога на педали газа.

Такси несется к одному из пирсов, выглядящему не самым прочным и ограждаемому знаком, гласящим «Вход воспрещен». Что ж это за защита? Такую меру безопасности обойдет даже дрюченый пацан на роликовой доске.

– Я готов, Макэвой! – верещит Веснушка, и по лицу я вижу, что на попятный он не пойдет.

Надо бы его пристрелить. Хуже уже не будет, даже если за рулем будет труп.

У меня нет выбора, этот пучеглазый рыжий кал-вместо-мозгов должен отправиться на тот свет сию же секунду. Вообще-то после «рыжий» следовало бы поставить запятую, а то может получиться, что у Веснушки рыжий кал, что для меня в сортире как-то совсем не в струю.

– Ты не сделаешь этого, Макэвой! – торжествующе кричит рыжий, кал-вместо-мозгов. – У тебя кишка тонка!

Задержись мы вне времени на минутку, я бы указал, что Веснушка готов убить себя, чтобы избежать смерти от моей руки, и уж наверняка есть более удачный способ разрешить наши противоречия.

Но оказаться вне времени нам не дано, так что мне придется стрелять или принять ванну.

Стреляй.

Ты уже стрелял в людей прежде. Помнишь тот раз в армии? Трудно будет уже потом.

Стреляй.

– Веснушка! – кричу я, перекрывая грохот шин, скачущих по гравию, и крови в моих собственных ушах. – Не заставляй меня делать это! Ты ирландец, мы уж наверняка можем все уладить!

Разумеется, будь у нас в запасе семьсот лет.

Слишком поздно. Мы уже на пирсе. Под нами рокочет барабанная дробь досок, моя челюсть отзывается барабанной дробью зубов, а затем наступает мгновение полета.