Книга Рыжее счастье, страница 28 – Наталия Рощина

— Я должна хотя бы увидеться с ней, — оправдывалась Мара.

— Не нужно ничего объяснять, девочка, — прервала ее Евдокия Ивановна. — Я рада, что ты, наконец, заговорила об этом. Я знала, что сердце у тебя доброе. Нельзя о матери забывать, что бы там у вас с ней ни происходило.

Прошло почти полгода, а Маре казалось — вечность. Мысли о матери приходили все чаще. И дорога домой тоже казалась невероятно долгой. Что ее ждало там, где она сойдет с поезда? Это было главным, что тревожило, не давало уснуть. Мара думала об этом всю ночь, всю дорогу под стук колес она представляла, как откроет покосившуюся калитку, пройдет по утоптанной дорожке и остановится перед дверью дома. Она боялась даже в своих фантазиях представить, что же ждет ее там, за закрытой дверью. Обессиленная, она забылась глубоким сном уже под утро, и когда Евдокия Ивановна осторожно дотронулась до нее, не вздрогнула, не проснулась.

— Вставай, детка, подъезжаем, — улыбаясь, сказала женщина, когда Мара наконец открыла глаза.

— Уже? — вмиг проснувшись, спросила та. — Приехали?

— Да, милая, одевайся.

Знакомые улицы, дворы встретили их тишиной. Непривычная, вызывающая неприятную дрожь внутри, она казалась нереальной. Так не должно быть там, где живут люди, не на кладбище же. Мара увидела свой дом и незаметно для самой себя ускорила шаг. Евдокия Ивановна едва поспевала следом. А у калитки Мара вдруг остановилась, беспомощно огляделась по сторонам. Увидела открытые ставни на окнах тети Глаши, перевела взгляд на разбитые стекла в окнах своего дома. Она сразу почувствовала, что там ее никто не ждет, некому.

— Я боюсь, — прошептала Мара, оборачиваясь и глядя на Евдокию Ивановну полными слез глазами. — Может, сначала к соседке зайдем? Помните, я вам о ней рассказывала?

— Пойдем в дом, потом к тете Глаше. Соберись, детка, нет ничего хуже неведения. Пойдем, милая. — Евдокия Ивановна взяла ее под руку. — Нельзя всю жизнь отворачиваться, закрывать глаза. Переступи родной порог, а там…

— Мне страшно!

— Возьми меня за руку, — предложила Евдокия Ивановна, но Мара отрицательно покачала головой. — Тогда иди, а я за тобой.

Дверь была не заперта. Мара первой переступила порог, за ней несмело шагнула Евдокия Ивановна. Скрип половиц был единственным звуком, сопровождавшим их в продвижении по дому. Все вокруг было в еще большем, чем ранее, запустении.

— Здесь давно никто не живет, — тихо сказала Евдокия Ивановна. В ответ Мара оглянулась на нее, вытирая бегущие по щекам слезы. Ей стало невыносимо стыдно за то, что она провела это время беззаботно, в сытости, тепле и ласке, а как прошли эти месяцы для матери?

— Здравствуйте, — раздался за спиной Евдокии Ивановны женский голос. И в тот же миг лицо Мары озарила улыбка, она сорвалась с места. Когда Евдокия Ивановна оглянулась, та уже горячо обнимала невысокую немолодую женщину, одетую по-деревенски в фуфайку, платок, резиновые сапоги.

— Тетя Глаша, дорогая тетя Глаша! — Мара взяла ее за руки и, заглядывая в глаза, продолжала улыбаться и плакать одновременно. — Здравствуйте!

— Здравствуй, милая, да тебя не узнать! — Тетя Глаша отступила шаг назад и, не выпуская рук Мары, покачала головой. — Та ли это Мара, которую я видела в последний раз этой весной?

— Та, конечно, та.

— Ты совсем другая стала, еще красивее, чем была. Ну и ну! Значит, права я была, нашла ты себя на новом месте?

— У меня все хорошо, тетя Глаша. Вот это вам. — Мара достала из пакета коробку конфет. На глазах Глафиры Петровны появились слезы. Она прижала коробку к груди и одними губами произнесла: «Спасибо». Спеша разрядить обстановку, Мара продолжала: — Знакомьтесь, это Евдокия Ивановна. Без нее у меня бы ничего не получилось.

— Очень приятно, а я — Глафира Петровна, — поборов волнение, ответила тетя Глаша, и лицо ее просияло. — Слава богу, и в городе есть добрые люди. Как славно, что вы помогаете Маре. Спасибо вам. Я рада, что у нее получилось. Ей ведь здесь совсем уж невмоготу было.

— Я знаю. Мара рассказывала.

— Тетя Глаша, обо мне после поговорим. — Мара снова оглянулась на царящее вокруг запустение. — Где мама? Что с ней?

— Все то же, девочка, — грустно ответила соседка.

— Жива, — с облегчением выдохнула Мара.

— Жива, но надолго ли хватит ее — одному Богу известно. — Тетя Глаша перекрестилась.

— Значит, все по-прежнему?

— Хуже, чем было, намного хуже.

— Она сейчас в городе? — спросила Мара.

— А кто ее знает… Совсем Катерина плоха. Вот что, Мара, я тебе скажу — первая. Лучше я, чтобы от других не узнала. — Тетя Глаша опустила глаза. — Мать твоя дом-то продала. Не знаю, осталось ли у нее от него хоть что-то. Это уже не ваш дом. Вот такие дела.

— Как же так… Зачем она это сделала? А где она теперь живет?

— Она приезжает сюда время от времени. Кажется, срок выселения уже подошел. Последний раз Катерина была дня три назад. Приезжала, кричала, ругалась, тебя проклинала, во всех своих бедах обвинила.

— О господи, — Мара запрокинула голову, закрыв глаза.

— Она ждет, что ты все-таки вернешься, — продолжала Глафира Сергеевна. — Грозит, что обязательно найдет тебя в городе и…

— Ну, что? Удавит собственными руками? — Мара нервно зашагала взад-вперед. — Это я уже не раз слышала. Ничего нового, так что говорите, не стесняйтесь. Убить грозится?

— Да, примерно так… Тебе не удастся ничего изменить, Мара. Живи своей жизнью, вот тебе мой совет.

— Что же мне делать с такими советами? Сердце вырвать? — Мара вытерла набежавшие слезы. — Как же мне жить, зная, что моя мать…

Она не смогла договорить. Слезы душили, к горлу подступил комок. Мара не думала, что ей будет так больно. Она ехала домой в надежде, что, встретившись с матерью, сможет обрести покой. Напрасная надежда, иллюзия, которая развеялась от жестокой реальности. Наверное, ничего не исправить, права тетя Глаша.

— Как же она смогла продать дом? — нарушила гнетущее молчание Евдокия Ивановна. Она удивленно пожала плечами. — Если вы говорите, что мать Мары так плоха, как же могла состояться сделка?

— За деньги сейчас и не такое проделывают.

— А зачем? Кому понадобилась эта развалюха в умирающем поселке? — не унималась Евдокия Ивановна.

— Думаю, что сумма была шуточной, смешной. Попросту говоря, Катерину обманули. У нас намечаются перемены. Поговаривают о скором возрождении птицефабрики, о каких-то новых хозяевах, которые все приведут в порядок. В поселке уже много домов им принадлежит. Скоро начнут обживаться, — Глафира Петровна поправила сползающий платок. — Поживем — увидим.

Мара медленно опустилась на стул, одиноко стоящий у окна. Она так и не почувствовала облегчения, на которое так надеялась. Хотя глупо было верить, что здесь что-то изменилось к лучшему. Оставаться в этом доме она больше не могла. Воспоминания снова вернули Мару в день похорон Миши: отрешенное лицо матери, ее нежелание общаться. А потом она первый раз напилась… Маре было невыносимо думать об этом. Она поднялась, медленно прошла в комнату бабушки. Здесь больше не было ничего, что было той так дорого: ни одной иконы не сохранилось, не было той высокой, мягкой горы из подушек, которая всегда возвышались на ее аккуратно убранной кровати. Везде царил беспорядок, разруха, а из разбитого окна в комнату то и дело врывались потоки холодного осеннего ветра. Мара вышла из комнаты, резко закрыла за собой дверь.