Онлайн книга «На мохнатой спине»
Только для тех, у кого слово и есть их дело, театральщина ценна и значима. Коба сказал: «Совестно». Занавес. Элегантные, упитанные зрители расходятся, рассаживаются в свои авто, переговариваясь вполголоса: ах, сильно, ах, психологично, ах, не в бровь, а в глаз. Как дело измены, как совесть тирана осенняя ночка черна… И переходят к аперитивам. Они-то сами хорошие, они замечательные, они никому и ничему не изменяли, никому не причиняли вреда, им в этой жизни ни за что не совестно. Коба смахнул каплю с носа, пожевал, точно морж, усами, что стали от никотина жёлтыми, как его глаза, и неловко спросил: – Споём или по рюмочке? Ясно, что тянуть в два голоса на морозном ветру «Сулико» было немыслимо. Значит, поступило иносказательное, но однозначное предложение уйти в тепло Кремля и выпить. Я с сожалением покачал головой и сказал: – Прости, Коба, не сегодня. Устал очень. Ты же знаешь, я только утром из Женевы… Он помедлил. – Забыл. Твой отчёт завтра? – Да. – Ну, а между нами, кратенько… Как там? – Если кратенько, то как всегда. Ты им: право, они: лево. Ты им: лево, они: право. Ты им: опасно, они: безопасно. Ты им: безопасно, они: опасно. Хоть головой об стенку бейся. Он помолчал, хмурясь, а потом, растопырив коленки под шинелью, чуть присел, глумливо развёл руками и сказал: – Простите, товарищ, но других партнёров у меня для вас нет! – И у меня для вас, – примирительно ответил я. Он вздохнул и попросил: – Ну давай хоть кругом обойдём. – Давай, – сказал я. Мы неторопливо двинулись к Успенскому собору, и я будто собственным телом почувствовал, с каким облегчением наконец-то позволил себе расслабиться одеревеневший на ледяном ветру красноармеец. Вот сейчас для очистки совести оглянется украдкой, зажмёт пальцем одну ноздрю и ударит соплёй об землю. Потом сменит руку, зажмёт другую ноздрю… Только бы винтовку не выронил, бедняга. Теперь ветер бодал нас сзади и ощутимо драил нам вьюгой спины. – Ты ведь через Варшаву ехал? – Да. – Что паны? – Много чего. Что тебя интересует? – Ну, наверное, то же, что и тебя. Пойдут они вместе с Гитлером против нас? Или по-прежнему кобенятся и не могут даже тут определиться? – С учётом того, что ещё пару месяцев назад они были с немцами вась-вась, а теперь – уже в раздумьях, я думаю, отработают назад. От душевного единения с Адиком они уже отсосали максимум возможного. И начинают это осознавать. Украину фюрер им не отдаст, самому нужна. А когда до фюрера дойдёт, что шляхтичи его кидают, он взбесится реально. Если тебя интересует мой прогноз… – Не набивай себе цену, не кокетничай. Я ведь уже спросил. Чего ещё надо? – Ладно, Коба, не кипятись. Думаю, сейчас паны постараются этак незаметно и невесомо, на пуантах, перебежать под крылышко демократий. С расчётом получить всё, что им обещает Гитлер, а то и побольше, но притом без усилий и риска. Гитлер нападает на нас через Прибалтику, вязнет тут, год-два мы воюем на обоюдное истощение, а потом, все в шоколаде, вступают англичане с французами. Добивают Гитлера в спину, и то, что он успел оттяпать у нас, достаётся им. Как освободителям одновременно и от нацистов, и от большевиков. И освободители потом отдают это панам за их красивые глаза и антисоветские вопли. Может, паны под конец и войсками поучаствуют, в обозе у демократов. Чтоб хоть разок крикнуть «Хэндэ хох!» и за этот героизм уж наверняка получить всё до Волги. Вот такие в Варшаве, я полагаю, девичьи грёзы. Снегопад усиливался. Сумеречно-золотые купола собора, летящие сквозь полосатый ветер, вырастали над нами всё выше. – Похоже на правду, – сказал Коба. Помолчал. – Ах, упустили мы шанс. Обида на неудачу в польской войне сидела в нём куда глубже и ядовитей, чем он обычно показывал на людях. А сейчас от этих новостей его, похоже, опять торкнуло. Потому что он вдруг с болью проговорил: – Ну кто ж мог знать, что поляки наши шифровки читают, как свою газету! Это была правда. Группа Яна Ковалевского проявила себя тогда блистательно, а мы – как полные растяпы. Польский Генштаб получал директивы Троцкого раньше наших собственных командармов. – Прошлого не воротишь, – сказал я. – Всякая революция чревата депрофессионализацией. Это один из её главных недостатков. Пока кадры нарастут, пока наладишь собственных спецов, да чтобы были на уровне требований времени – а оно, пока мы в революциях друг друга мутузим, на месте тоже ведь не стоит… Помнишь, как мы хихикали, повторяя одну из любимых обличительных присказок Георгий-Валентиныча: умные нам не надобны, надобны верные? Вот, мол, какой косный и бездарный царский режим! Умных отвергает, на бездарных только и полагается, лишь бы верны были… Но ведь именно всякая революция в стократной мере просто обречена на это! – Георгий твой Валентиныч… – непонятно пробурчал Коба. Что-то, наверное, хотел сказать про Плеханова нелестное. Но, зная меня, не стал. Помедлил немного, потом повёл рукой в сторону собора: – Идеологи мои и это тоже всё взорвать хотели. Я не дал. – А почему? – с неподдельным любопытством спросил я. Он вдруг смущённо усмехнулся и ответил по-честному: – А чёрт его знает. Наверное, на всякий случай. Я ткнул пальцем в рябое от снежного лёта небо: – Надеешься, там плюсик поставят? Он вместо ответа безнадёжно втянул воздух носом. В носу мокро забулькало. – Ну и что нам с панами делать? – Пока ждать, я думаю. Ничего ещё не определилось. Понятно, что сами по себе они способны исключительно на гадости, а на что-то доброе их могут подвигнуть только Чемберлен с Даладье. С этими и надо работать. Хотя уже муторно. – То есть Литвинову с его коллективной безопасностью по-прежнему карт-бланш. – Угу. И любой ценой заткнуть Прибалтийский коридор. – Как легко вы, чистоплюи-моралисты, словами бросаетесь, – с невесёлой иронией отметил он. – Любой ценой… А когда старый Коба сделает, тут-то вой и пойдёт: дорого! Стало неловко. Я сказал: – Прости. Мы пошли вокруг собора. Некоторое время молчали, дыша снежной пылью, потом он пробормотал в сердцах: – Вот же верно у русских говорят: клоп мал, да вонюч! Я не ответил. Что тут было говорить. Конечно, паны Гитлеру не сказать чтобы шибкий союзник. Но – плацдарм! Обеспечение тыловых коммуникаций и логистики, вспомогательные войска и карательные команды… Он покосился на меня. – Как твоя? Почему-то я сразу понял, о чём он. Мы давно уже понимали друг друга с полуслова. Иногда мне приходило в голову, что именно это и может оказаться для меня самым опасным. |