Книга Ты, я и другие, страница 75 – Финнуала Кирни

В реальности оказывается, что он и впрямь обладает всеми этими качествами — особенно голливудской улыбкой (несколько месяцев работы дантиста).

А голос, голос… По сравнению с ним любой тенор поет басом. Уже через три минуты меня от его голоса колотит.

Карен не виновата, бедолага Десмонд не виноват тоже, поэтому остаток обеда я улыбаюсь, но жизнь так коротка.

— Нет!

Мы стоим у автомобиля; разговор идет по кругу.

— Прошу тебя.

— Нет. Я там уже была. Исполнила долг.

— Он очень просит. Пожалуйста.

— Нет! Видишь? — Я показываю на заваленную коробками прихожую; это осталось на второй заход: сейчас оба наших багажника забиты под завязку. — Спасибо, что помогаешь, но если условие помощи — встреча с Адамом, ты можешь ехать домой, я сама справлюсь.

Сажусь в машину.

— Хочешь, помогай, хочешь — нет. Тогда унеси коробки обратно в прихожую и захлопни за собой дверь.

Сердце колотится как бешеное. С того момента, как я прочитала письмо, мне трудно разговаривать с Беном, а еще я ужасно злюсь на Адама. Со своим братом должен поговорить он, а не я.

Поскольку дом на Тауни-стрит свободен и прежние владельцы позволили мне потихоньку въезжать, не дожидаясь конца оформления сделки, я стараюсь в свободное время перевозить вещи.

Подъезжаю к новому дому и с облегчением замечаю, что Бен едет за мной.

Толкаю входную дверь, и к моим ногам падает кипа высыпавшегося из почтового ящика хлама. Оставив за собой прихожую, вношу первую коробку в «зал». Комната просторная, она может служить как гостиной, так и столовой. Стены выкрашены нейтральной серо-коричневой краской, кремовый ковер на полу почти новый. Места, куда можно заносить вещи, полно.

— Хорошо смотрится, Бет. — Бен подтаскивает следующую коробку к первой и оглядывается. — И не требует особого ремонта, верно?

— Посмотри вот сюда. — Я веду его в глубь дома: там через внутреннюю дверь можно пройти в пристрой к первоначальному викторианскому зданию.

— Тебе придется научиться готовить, — замечает он, скептически поглядывая на новую плиту.

Негодующе фыркаю:

— Я умею! Чем только я тебя не кормила!

Он усмехается:

— Было дело, лазаньей. Или чем-то в этом роде, из фарша.

Молча протираю край плиты рукавом своего джемпера.

Я совершенно уверена, что Бен был по крайней мере на одном из моих экспериментальных обедов.

— Не был. — Он будто читает мои мысли. — Мы с Элизой никогда не ходили, когда на тебя нападала охота поиграть в хозяюшку. «Томле-е-еная утка в собственном соку». Как же, помню, еле отбились.

Бен тащит еще две забитые коробки, а я улыбаюсь воспоминаниям. Томленая утка была одним из моих коронных номеров несколько лет назад, когда мы с Адамом соревновались с соседями, Найджелом и Сильвией, кто лучше устроит званый ужин. Довольно долго мы пытались перещеголять шеф-поваров мишленовских ресторанов, а потом решили, что куда приятнее не горбатиться у плиты, а наслаждаться приятной компанией и более простыми блюдами.

Ловлю свое отражение в металлической поверхности плиты и думаю: вернется ли когда-нибудь то, прежнее, ощущение жизни, или оно ушло безвозвратно?

Не сомневаюсь: я еще буду принимать здесь Найджела и Сильвию, но вот захочется ли мне так хлопотать? Сейчас, скорее всего, я ограничусь бутылкой вина и доставленной с курьером едой.

Впрочем, сегодня вечером я иду к бывшим соседям на ужин — отпраздновать новоселье. Интересно, кого Сильвия пригласила и чем намерена угощать?

Ласково поглаживаю новую плиту.

— Не беспокойся, от безделья не заржавеешь.

— Ты разговариваешь с бытовой техникой?

Бен стоит на пороге, расставив ноги и уперев руки в бока.

Ему бы еще оранжевую футболку, и вылитый Мистер Мускул из рекламы.

— Ага. А что такого?.. Ты заглянул в сад?

Я веду его к узкому французскому окну, выходящему на аккуратный, отлично спланированный участок.

Единственное место, где хоть сколько-то нарушен порядок, — неухоженная площадка рядом с гаражом.

О н хмуро говорит:

— Не похоже на ваш прежний сад.

— Там садом занимался Адам. А по мне, и этот хорош.

— А что будет, когда в один прекрасный момент все твое барахло окажется в доме?

— А что будет?

— Не обижайся. — Он примирительно машет ладонью.

— Здесь замечательно. Мы с Карен не отказались бы от такого же, но когда ты свезешь сюда все свои вещи, здесь станет слишком тесно. Ты привыкла совсем к другой организации пространства.

— Мало ли к чему я привыкла! Раньше у меня был муж, а теперь я привыкаю к тому, что мужа нет.

Он морщится. Я добавляю:

— Привыкла к простору, привыкну и к тесноте.

Бен прислоняется к стене и спрашивает, не глядя на меня:

— Слушай, вы действительно разбежались окончательно?

В самом деле? — Поворачивает голову и говорит напористо: — Вчера мы виделись. Он все-таки сильно изменился, очень сильно. Снова обрел почву под ногами, с нетерпением ждет выхода на работу.

Похудел, конечно, но…

— Не начинай, Бен. У меня его спектакли уже вот где сидят! Хватит трагических признаний, хватит сцен, хватит заявок, что ему не нравится, что у меня есть личная жизнь. Хватит! Где он собирается жить?

— Он все еще тебя любит.

Мотаю головой:

— Думает, что любит. Но это потому, что сейчас я для него недостижима. Когда я была рядом с ним, он хотел Киру, а потом Эмму.

— Никто не спорит: две любовницы — это на целых две больше, чем надо. Но их было всего две!

Две за двадцать лет!

Я смотрю Бену прямо в глаза, и через некоторое время он отводит взгляд.

— Скажи-ка, а твоя свеженареченная невеста знает, что ты так считаешь? Что две измены за двадцать лет супружества — вполне терпимо?

При упоминании Карен Бен заливается краской.

Объявив о помолвке, они превратились в сладкую парочку из сериалов: воркуют и воркуют как голубки.

Аж тошно.

— Я лишь…

Перебиваю его:

— Кстати, как Адам воспринял новость? Ну, о помолвке?

— Он знал, что к этому идет. Знал, что в Рождество я планировал сделать ей предложение. Потом умер Ной, на Адама столько всего свалилось… А за нас он рад. Думаю, он по-настоящему за нас рад.

Не сомневаюсь. Несмотря на все свои похождения, Адам настоящий романтик.