Книга Город Лестниц, страница 102 – Роберт Джексон Беннетт

Как я их понимаю.

Так, мне нужно сосредоточиться. …Я должен изучить нити истории, календари, даты, посмотреть, согласуются ли они друг с другом.

А если нет, если я ошибся, какое значение это имеет для Континента? А для Сайпура?

29-й день месяца Ленивца

Вчера я повстречал человека, которому вряд ли разрешено заниматься тем, чем он занимается. Я видел монахиню-олвостани.

Во всяком случае, я думаю, что это была монахиня. Но я не уверен. Я сделал перерыв в работе и вышел на берег Солды понежиться на солнышке и зарисовать мост через реку (кстати, он гораздо у́же всех виденных мною ранее мостов – впрочем, неудивительно, ведь строили его исключительно для пешеходов и повозок) и вздымающиеся за ним стены. И тут она подошла – невысокая женщина с выбритой головой, в оранжевой хламиде.

Она спросила меня, что я делаю, и я рассказал. Показал ей свой рисунок, каковой ей пришелся весьма по нраву. «Вы ухватили самую суть, – сказала она. – Зря говорят, что чудес более не случается!»

Я спросил, как ее зовут. Она ответила, что у нее нет имени. Тогда я спросил, как называется орден, к которому она принадлежит. Она ответила, что нет такого, орденов нынче тоже не дают (видимо, пошутила). Я спросил ее, что она думает о нынешнем Мирграде. Она пожала плечами: «Его выдумывают заново».

Я спросил, что она имеет в виду.

«Забвение, – сказала она, – прекрасно. Забывая, ты переделываешь себя. Континент должен погрузиться в забвение. Забыть. Он пытается помнить – а должен забыть. Чтобы превратиться в бабочку, гусеница должна забыть, что она была гусеницей. И тогда станет так, словно гусеницы и не было никогда, а была только бабочка».

Ее слова настолько поразили меня, что я впал в глубокую задумчивость. А она запустила в Солду два камушка, поклонилась мне и ушла.

2-й день месяца Черепахи

Я набрел на нечто поистине удивительное. И, одновременно, ужасающее. Оказывается, перед Великой Экспансией на Континенте велись жаркие споры, содержание которых пролило свет на странности взаимодействия Божеств и смертных.

С 768 по 760 годы:

В Аханастане жрец каждый день выходил на берег и читал проповеди о дальних странах. В Вуртьястане наставник боевых искусств указывал на идущие на восток горные ущелья, а также на лежащие за ними края дрейлингов и говорил о том, что дождь, должно быть, проливается с той стороны гор. Вдохновившись его словами, в горы ушло несколько экспедиций. Затем в Жугостане певец-скворец (что стоит за этим обозначением, мне еще предстоит выяснить) в течение трех дней распевал поэму, посвященную течениям в океане, тому, как они уносят человека к дальним краям и, возможно, к другим народам… и так далее и тому подобное.

Итак, очевидно, что континентцы в ту пору задумываются о других землях. Я обнаружил массу текстов, в которых выражается желание расширить текущие географические познания.

А еще я просмотрел божественные эдикты всех родов и видов за этот же самый период времени – и что же? Я не отыскал ни единого упоминания стран за пределами Континента!

Странно, что Божества упорно молчали в отношении предметов, которые так живо обсуждала их смертная паства.

Однако посмотрите только, какие речи завели континентцы между 771 и 774 годами.

В Колкастане городской магистрат заявил, что, поскольку Континент благословлен Божествами, им принадлежит все: звезды, облака и волны в океане. В Вуртьястане «висельная жрица» задалась вопросом, почему они куют клинки, которые не проливают крови, ибо им больше не с кем воевать, и спросила, не грех ли это. В Аханастане «моховица» (монахиня?) написала эпическую поэму о том, что может случиться, если Аханастан вырастет таким большим (выходит, город был живой? Нужно рассмотреть этот вопрос подробнее), что начнет причинять самому себе вред, и это приведет к дисгармонии, голоду и истощению. Поэма снискала бешеную популярность, вызвала много споров и тревоги, некоторые прихожане даже потребовали заточить моховицу в тюрьму.

Итак, континентцы задумывались – хотя и не говорили об этом прямо – об экспансии. Очевидно, что они опасались истощения и голода, и, чем больше они об этом думали, тем больше укреплялись в мысли, что они заслуживали того, чтобы им принадлежали другие земли.

Божества же тем временем ни о какой экспансии не задумывались: Колкан как раз развивал мысли, которые положили начало его открытым судебным заседаниям, а Таалаврас, который всегда держался сам по себе, занимался стенами города – и, как мне кажется, изменял глубинную природу Мирграда ведомыми лишь ему одному способами… Все они занимались исключительно собственными идеалами, в то время как народы Континента беспокоились о том, какое будущее их ожидает.

И вот в 772 году все шесть Божеств встречаются в Мирграде и постановляют – ранее мы полагали это спонтанным, неизъяснимым в своей неожиданности поступком – начать Великую Экспансию, которая ознаменовалась завоеванием и порабощением всех близлежащих стран и земель, включая Сайпур.

Даже континентцы выразили некоторое удивление этим решением – что странно. Разве не они сами задумывались над этим какое-то время?..

Мои доводы могут показаться недостаточными, однако это компенсируется обилием свидетельств: в ходе исследования я отметил более шестисот упоминаний подобных явлений, пусть и не столь грандиозного масштаба: эдикты, которые принимались сильно после того, как формировалось общественное мнение в пользу этого решения, законы, которые провозглашались обязательными уже после того, как все начинали им следовать, гонения и предрассудки, которые были в ходу задолго до того, как Божества или их священники объявляли о своей к ним приверженности…

И этот список можно продолжать и продолжать.

Вырисовывается вот какая зависимость: континентцы принимали решения, укоренялись в определенных склонностях – а Божества следовали им, узаконивая ту или иную общественную практику.

Так кто руководил кем? Свидетельствует ли это о подсознательном голосовании, которые Божества затем претворяли в жизнь?

Иногда я думаю: а что, если континентцы походили на косяк рыб, который может спугнуть и направить в другую сторону одна-единственная рыба, за которой следуют десятки остальных? И так посверкивающее облако чешуи в глубине океана неожиданно меняет свой курс…

Не были ли Божества суммой воль этого облака? Воплощением, так сказать, национального подсознания? Или они черпали силу в мыслях и славословиях миллионов людей, но также и подчинялись каждой из этих мыслей, подобно огромным жутким марионеткам, пляшущим на ниточках в руках миллионов кукловодов?

Это знание, как я понимаю, невероятно опасно. Ведь континентцы так гордятся тем, что их действия одобряли сами Божества. Эта мысль придает им силу… А что, если они слышали лишь эхо собственных голосов, многократно усиленное нездешними пустотами и пещерами? Что, если, разговаривая с Божествами, они на самом деле беседовали с гигантскими проекциями самих себя?