Книга Синяя курица счастья, страница 27 – Елена Логунова

— И ты их протянешь раньше, чем завершишь свое пешее странствие, — напророчил внутренний голос. — Пока дойдешь до той Сиреневой, сама посинеешь!

— Типун тебе на язык!

Я плюнула и решительно развернулась на сто восемьдесят градусов.

Из-за двери «начальственного кабинета» доносился мощный храп. Я энергично поаккомпанировала ему ударами кулака в филенку, и исполнитель виртуозного соло на глотке прекратил музицировать.

— Не спать на работе! — велела я выглянувшему за дверь Артему.

Встрепанный начальник с помятым человеческим лицом почесал голую рельефную грудь и изрек вопросительное:

— А?

А я сказала:

— Бэ! Гони-ка деньги на расходы!

— Да зачем тебе деньги? — Блондин скривился и акцентировал местоимение.

Мне не понравилось, как это прозвучало.

Не как «зачем тебе деньги, прекрасная, весь мир и так у твоих ног», а как «зачем тебе деньги, убогая, с твоими-то жалкими потребностями».

— Было бы хуже, если бы это прозвучало как «зачем тебе деньги, несчастная, ты не успеешь их потратить», — зловеще нашептал мне внутренний голос.

Хм. И в самом деле…

Я передумала обижаться и спокойно объяснила:

— На Сиреневую не ходят автобусы, мне придется брать такси.

— Понял.

Человечный начальник сунул руку в карман тесных джинсов, немного поизвивался а-ля ленивый стриптизер (я начала краснеть) и вытянул наружу смятую купюру.

— Пятьдесят евро хватит?

— На некоторое время.

Я забрала бумажку и, пламенея щеками, удалилась.

Чтобы конвертировать чужеземных енотов в родные рубли, пришлось зайти в валютный обменник банка на параллельной улице.

Следуя туда коротким путем по задворкам отеля, я прошла мимо пальмы, которую до меткого броска моего человечного, но некультурного шефа венчал надутый ветром пакет, и увидела всю композицию: кулек плюс просвечивающая сквозь тонкий полиэтилен пивная жестянка — на соседнем дереве.

Замечу, что на елке эта инсталляция смотрелась более органично, чем на пальме.

— Если провисит до Нового года — сойдет за элемент праздничного убранства! — хихикнул мой внутренний голос.

Разжившись деньжатами, мы с ним повеселели.

По дороге домой я зашла в супермаркет и потратила часть денег, выданных мне на такси, на хлеб насущный. А также на насущную колбасу, сыр, масло, молоко и шоколадки.

Внутренний голос, неожиданно усовестившись, вякнул было, что шоколадки насущными не бывают, но я с ним не согласилась.

Мало что так необходимо молодой одинокой даме, как стратегический запас шоколадок, являющихся, как хорошо известно всем счастливым обладательницам пары Х-хромосом, идеальным антидепрессантом.

Обладатели Х и Y-хромосом, в просторечии именуемые мужиками, те же целебные свойства склонны приписывать алкоголю, но у меня к спиртному, как уже говорилось, сложное отношение, и дома я ничего такого не держу. Во избежание, так сказать.

Перекладывая из одной руки в другую увесистый пакет, я с пыхтением, сопением и замедлением поднялась на свой пятый этаж и уже под дверью вспомнила, что у меня нет ключа. Он остался у Марьи Васильны, которая тоже живет на пятом этаже, но, к сожалению, в другом подъезде.

— Фигасе! — Мой внутренний голос громко возмутился перспективой нещадной эксплуатации частей тела типа «ноги».

Я застонала и пару раз стукнулась в дверь головой.

Получилось звучно.

— Кто-о-о та-ам? — пропел знакомый голос за дверью соседней квартиры.

Я встрепенулась:

— Ивась, это я!

Дверь открылась, являя мне чудное виденье, оно же гений чистой красоты — изящного вьюношу в фартучке с кружевами.

Под розовым фартучком на нем были салатового цвета лосины и приталенная футболка на два тона темнее. Все модненькое, чистенькое, новенькое, аккуратно облегающее изящную фигурку.

Это было как немой укор: я сразу же почувствовала себя деревенской коровой. Даже хуже: потной жирной бегемотицей из темных африканских грязей.

— Натуська, привет! Ты чего такая? — Укор перестал быть немым.

Я не стала уточнять — какая именно. Ивась парниша утонченный, но отнюдь не деликатный. Врежет правду-матку, а я обижусь и в сердцах побью его подручной колбасой, оно нам надо?

— Ключ забыла у управдомши забрать, — объяснила я, входя в гостеприимно распахнутую дверь. — Посижу у тебя, отдохну, потом пакет оставлю и схожу за ключом.

— Зачем ходить, я сейчас котику позвоню, он будет с работы возвращаться, заскочит к Бабке Ежке.

Ивась, благодетель мой, поплыл в глубь квартиры:

— Иди на кухню, я тебя супом накормлю!

— Ивасик, я тебя люблю! — сказала я с искренним чувством и пошла на запах вкусной домашней еды.

— Я тебя то-о-же! — пропел в отдалении Ивась. — Только котику говорить не будем!

Усмехнувшись, я бухнулась на кухонный диванчик, вытянула ноги и огляделась. Отметила чистоту и порядок, каких у меня никогда не бывает, цапнула из вазочки печенье и развернула к себе глянцевый журнал, сверяясь с которым, Ивась готовил модный супчик.

«Вот только мы успели привыкнуть к чизкейкам и смузи, как на слуху уже митболы с фалафелем, бейглы и кейк-попы», — сообщала красиво иллюстрированная статья.

Я пожала плечами. Кто-кто, а я к чизкейкам, митболам и смузям отродясь непривычная!

— К смузи, — поправил меня внутренний голос. — Это слово не склоняется.

— Отстань, — сказала я коротко, продолжая читать.

«В этом сезоне в кулинарии появилось сразу несколько модных трендов…»

— Тьфу! — плюнул мой внутренний цензор. — Почему не сказать по-русски: новые направления?

Тут я кивнула: мне никогда не нравилось слово «тренды». Оно коробит чуткое ухо филолога компрометирующим созвучием с «трындеть» и «трындец».

Хотя «модный трындец» — это чеканное определение жизненного кредо Гриши Васильева, более известного как Григор Иваси.

Справедливости ради скажу, что свое претенциозное прозвище Гриша придумал не сам.

Была у нас в студенческой группе староста — натуральная реинкарнация старой канцелярской крысы, большая любительница макулатурного делопроизводства. В первый же наш день в универе она взялась переписывать присутствующих на лекции, а поскольку имен и фамилий новых товарищей еще не знала, то просила их назваться. И Гриша, громко и с чувством представляясь как Григорий Васильев, после второго слога фамилии пустил петуха, смутился и онемел. А староста, особа без чувства юмора и такта, так и записала, как услышала: Григор Иваси.