Книга Колокольчиковый колодец, страница 56 – Любовь Рыжкова

Эти двое именно летели, свободно паря в воздухе, а не падали откуда-то сверху, да еще и переговаривались о чем-то на лету.

Леонид Семенович подумал, было, что это ему чудится, но это ему не чудилось. Он даже увидел, как потом внизу зажглись два крохотных огонька, и как девочка с кошкой деловито и спокойно приземлились рядом с ними чуть погодя.

Струпьев замер на месте.

Потом он увидел, как эти огоньки на небольшой высоте двинулись вперед, словно полетели, а девочка и кошка пошли за ними уже по земле.

Струпьев смотрел во все глаза и не мог двинуться с места.

– Кто с ними третий? – машинально подумал он, – почему его совсем не видно?

Сигарета его почти догорела, он хотел ее потушить, но она выскользнула из руки и незаметно упала ему под майку. Неожиданный ожог заставил его вздрогнуть всем телом. Он страшно и дико закричал и будто на мгновение потерял сознание.

Людмила Львовна в последнее время спала чутко, и потому, услышав сквозь сон крик Леонида Семеновича, тут же проснулась. Сначала она бестолково и испуганно вертела головой, а потом, поняв, что с ним что-то произошло, метнулась его искать.

Леонид Семенович обессилено лежал на полу лоджии. Такое с ним случилось впервые. И хотя обморок оказался кратковременным, Людмила Львовна была страшно напугана.

– Леня, я сейчас же вызову «Скорую», ты потерпи, пожалуйста.

Она опрометью бросилась к телефону.

– Что случилось? – спрашивала она его уже чуть погодя, – расскажи мне, если можешь.

А Леонид Семенович тупо повторял:

– Летела кошка белая… и огоньки горят…

Людмила Львовна так ничего от него и не добилась.

«Скорая помощь» приехала быстро. Все видевший на своем веку доктор Барвихин устало спросил:

– Что произошло?

– Летела кошка белая… и огоньки горят… – ответил Струпьев.

– Это ваш муж? – снова спросил врач.

– Нет… да… – ответила она рассеянно, – нет, мой муж уже в больнице.

– Что значит «уже в больнице»?

– На Баженова, – пояснила Людмила Львовна.

– В психиатрической больнице? – уточнил врач.

Она кивнула.

– А кем вам приходится этот больной?

– Это… родственник.

– Чей? Мужа или ваш? – снова спросил доктор.

– Наш, – ответила она невразумительно.

– Значит, это наследственное, – подытожил врач и снова обратился к Леониду Семеновичу, – так что же все-таки произошло?

– Летела кошка белая… – начал, было, тот, но врач его уже не слушал и спросил у Людмилы Львовны, – фамилия больного?

– Леонид Семенович Струпьев, – ответила она.

Врач и фельдшер вздрогнули.

– Место работы и должность?

– Врач компьютерной диагностики, – ответила та робко и тут же спохватилась, – ах, нет, он уже глава нашей компании.

– Э, коллега, да вы, кажется, переутомились, – повернулся доктор к Леониду Семеновичу.

– Вы правы, – согласилась Людмила Львовна, – конечно, он переутомился, потому и упал в обморок.

– Это бывает. Сейчас ночь, возможно, вы резко стали, давление упало, сами же понимаете.

– Да, я встал покурить, – неожиданно откликнулся больной, – и мне, черт знает что померещилось… И еще эти огоньки впереди…

– Бросьте вы это, коллега, – успокоил его доктор, – кто только не бродит по ночам. Знаете, сколько бомжей мы за ночь подбираем? Один замерз, другой захлебнулся, третий обпился.

– Но это были не бомжи, – слабо возразил Струпьев.

– Не берите в голову, – посоветовал врач, – а еще лучше, возьмите-ка вы отпуск, послушайте совета старого доктора.

Врач уехал, а Людмила Львовна и Леонид Семенович еще долго не могли успокоиться. О каком сне теперь могла быть речь? Он долго рассказывал ей одно и то же, она покорно слушала и уже ничему не удивлялась. Людмила Львовна понимала только, что начавшаяся, было, ее спокойная жизнь снова может разладиться.

Они вместе вышли на балкон, и он показал ей, где он увидел летящих девочку и кошку. Особенно его потрясла белая кошка.

Ближе к утру они успокоились, Людмила Львовна легла, а Леонид Семенович снова решил пойти покурить. На улице было так свежо, что он даже поежился.

Светало. Правильнее сказать, было уже почти светло. Фонари теперь горели во всю мощь.

– Вот, я ведь говорил, что у нас только так и бывает, – подумал Леонид Семенович, – какая безалаберность во всем.

И тут он увидел, как к дому по тропинке, которая вела от дач, идут те же двое – девочка и белая кошка.

– Вот оно, снова началось, – подумал он, – интересно, что будет дальше?

И Леонид Семенович спрятался за занавеску, чтобы ему можно было незаметно наблюдать.

Девочка и кошка спокойно подошли к дому, над ними все время вертелась какая-то то ли стрекоза, то ли бабочка, непонятно. Потом они чем-то натерли ладони и лапы и так же спокойно поднялись в воздух.

– Они летят, они снова летят, – простонал Леонид Семенович и снова рухнул в обморок.

Повторилась прежняя история с вызовом «Скорой помощи». Тот же самый пожилой врач, у которого еще не закончилась смена, устало спросил:

– Что случилось на этот раз? Снова летела кошка белая?

– Летела… – тихо простонал Леонид Семенович.

– Коллега, вам нужно обратиться к специалисту. Вы меня понимаете?

Струпьев кивнул. Ему вдруг показалось, что этот врач, многое повидавший на своем веку за долгую практику, понимает все на свете. И наверное, впервые в жизни ему захотелось человеческой доброты и самому захотелось стать добрым.

Он тихо заплакал, прижимаясь к руке доктора.

– Полно вам, друг мой, все поправимо, – участливо сказал ему доктор Барвихин, – вы это знаете не хуже меня.

После этого странного случая Леонид Семенович несколько притих, но ненадолго. У него теперь было много дел, ведь компанию нужно было не просто держать на плаву, но и думать о прибыли. А чтобы жить так, как запланировал Струпьев, нужно было крутиться.

И потому, едва оправившись от шока, он зажил прежней деловой и очень напряженной жизнью.

А вот жизнь Людмилы Львовны с тех пор совершенно переменилась. Она стала невероятно мнительна и теперь ежечасно ждала чего-то страшного. Кроме того, она стала бояться телефонных звонков, стука в дверь, людей, кошек, да всего на свете.

Та роковая ночь, когда Леонид Семенович дважды упал в обморок, стала для нее рубиконом, который она перейти не смогла. Она будто надломилась, и у нее больше не было никаких претензий к жизни и никаких желаний, кроме одного-единственного: чтобы ее никто не трогал.