Книга Едва замаскированная автобиография, страница 76 – Джеймс Делингпоул

Дилан — любитель травки и прожигатель жизни, но мне почему-то не так легко проникнуться его чувствами. То, как он сидит под деревом, ничего не соображая, несколько антиобщественно. Я таких встречал. Он напоминает многочисленных глотателей пилюль, которые принимают их еще и еще, а потом в одиночестве идут танцевать, в то время как все остальные на той стадии, когда хочется быть вместе и дозревать.

Зебеди. Я никогда не осмелюсь быть Зебеди. Он слишком могуществен и силен. Он тот deus ex machina, который руководит твоим полетом. «Пора спать», — говорит он. И ты пошел. Ну, что же, он милостив.

Брайан. Что такого есть в Брайане, что он мне так не нравится? Его медлительность? Розовые щечки и острый носик? Его шапка? Его голосок деревенского сплетника? Его…

— Привет. Триша. Пойдем посмотрим, что на ТВ.

Еще не слыша его голоса, я почувствовал его присутствие, внезапное изменение энергии и равновесия в комнате. До того все было замкнуто, герметично, надежно, как в большой удобной коробке. Теперь эта успокаивающая прочность нарушена. В одной из боковых стенок пробоина. Кто-то вошел. Кто-то, кого здесь быть не должно.

Я стараюсь не смотреть. Погрузившись в мир «Волшебной карусели», в котором цвета гораздо ярче, сюжет увлекательнее, люди реальнее, я не хочу возвращаться в тот, другой мир, где все бежевое, мрачное и неопределенное.

— Надо же! «Волшебная карусель»! Не видела с детства.

— Боинг! Пора спать. Боинг. Пора спать.

— Тсс. Они подглядывают.

Этот разговор, этот назойливый разговор, кажется, все происходит на расстоянии одного шага, как мучительный внешний шум, который проникает в твой сон и становится непрошеной частью сюжета.

— Ты думаешь, они под наркотиками?

— Джейсон!

— Некоторые из них — явно. ЛСД. Они, наверно, даже не понимают, что мы здесь находимся. Наверно, они принимают меня за гигантского паука или еще за что-нибудь такое.

— Джейсон, ты пьян.

— Пойдем. Оставим этих психов с их детским фильмом.

— Изз-вините, — говорит девушка всем, карикатурно улыбаясь и маша рукой.

Во время этого краткого проблеска сознания, когда мне становится понятно, что я — не персонаж «Волшебной карусели», а сижу в комнате и смотрю ее на экране, я замечаю еще несколько человек, оказавшихся в таком же затруднении. Один из них — мой брат. Я совершенно забыл, что он сидит рядом со мной.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать.

Потом закрываю его. У Дика оранжево-зеленая кожа. Зрачки — как черные блюдца.

— Да, — говорит он.

— Я что-то сказал?

— Что?

— То, что я собирался сказать?

— Что ты собирался сказать?

— Гм…

Мое внимание привлекает яркое голубое пульсирующее сияние телеэкрана, и, глядя на него, я чувствую, что меня опять затягивает в мир Дугала…

«Продолжай», — должен был я сказать Дику, но крошечная часть моего мозга, еще связанная с ним и ожидающая конца предложения, просто не обладает достаточной силой.

…где все гораздо разумнее, проблемы очерчены яснее, а цвета — сочный голубой и желтый, и красный, и зеленый, и розовый, пока не появляется эта проклятая кошка, да, кошка, голубая кошка, я уже видел это, скоро станет очень страшно — настолько интенсивнее, что мне непонятно, почему я уходил из этого мира некоторое время назад или когда-то еще, или мне только померещилось, нет, вряд ли, потому что я помню что-то досадное, очень досадное, что-то, на что не нужно обращать внимания, но я обращаю внимание хорошо постараюсь не обращать ОК я постараюсь я сосредоточусь на происходящем что происходит? Дугал пытается что-то сказать Брайану, а Брайан, конечно, эта чертова противная краснощекая в дурацкой шляпе с острым носом улитка, то есть Брайан. Брайан похож на тех, кто заходил в комнату, надоедливые обычные люди. Они.

С некоторым усилием я отворачиваюсь от мира Дугала и изгибаюсь, чтобы заглянуть в лицо брата.

Он смотрит на меня. Его лицо все еще зеленооранжевое, зрачки стали еще чернее.

— Они, — говорю я.

— Да, — отвечает он.

— Те люди.

— Да.

— Мне показалось или они действительно были ужасны?

— Действительно ужасны.

— Тебе не кажется, что нам нужно бежать?

— Я думаю, мы здесь в безопасности.

— А что, если они вернутся?

Дик поворачивается к Сэффрон:

— Что, если они вернутся?

— Нам нечего бояться, — говорит она.

— Но скоро будет очень страшно, — говорю я.

— Скоро будет очень страшно, — говорит Дик Сэффрон.

— Почему страшно? — спрашивает Сэффрон.

— Почему? — спрашивает Дик.

— Там. «Дугал и синяя кошка». Сцена с голова ми, помнишь?

— Сцена с головами, — говорит Дик.

— Верно, — говорит Сэффрон.

— Оставайся, если хочешь, здесь, а мы, я думаю, должны пойти и проверить, — говорю я.

— Я думаю, должны, — соглашается Дик.

— Что проверить? — говорит Сэффрон.

— Просто проверить, понимаешь, — говорю я, — на всякий случай.

— Мы вернемся, — говорит Дик.

— Обязательно, — говорю я.

На улице под ногами скрипит снег, которого, конечно, не видно, поскольку уже стоит теплый конец весны. Но ты его ощущаешь, как ощущаешь вид, которого нет, на белые поля и живые изгороди, ведущие к церкви, а на воротном столбе уселась малиновка, напоминая об идеальном Рождестве в детские годы, которое смутно помнишь, хотя его никогда не было и это все взято с открытки.

Вот лавровая изгородь, а за ней движение чего-то живого. Слышны шорох, шепот; может быть, это обнимающаяся парочка, может быть, идут такие же люди, как ты, зачем мне знать это, зачем? А может быть, нужно?

Что Дик делает? Дик идет со своими мыслями.

Теперь под ногами гравий, скверный гравий, старый гравий, истоптанный в грязь, и рядом машина, запаркованная машина с еще теплым двигателем, и чувствуется запах двигателя, слабый. Но достаточный, чтобы задуматься о путешествии, тыловом снабжении, механике, возвращении домой, нам нужно ехать домой, когда это все кончится, мы не поедем домой, ни за что, не в таком состоянии, когда оно кончится, это состояние, не скоро, еще очень не скоро.

Уходим с гравия и от машины, нам не нравятся гравий и машина, мы хотим роз, травы, выпивки, ярких летних воспоминаний. Загорелый Нортон, новая музыка, это лучше, гораздо лучше.

Крик.

О-о-о. Мы это не любим.

Новый крик.