Книга Сердце странника, страница 43 – Анна Климова

Впрочем, одиночество Анжелике Федоровне не грозило. В комнату грузно ввалилась Зойка. В руках она несла детскую лейку с водой. Про свою проклятую герань на подоконниках Зойка никогда не забывала.

— Проснулась уж, что ли? — спросила она, одергивая шторы.

— Доброе утро, Зоенька, — сказала старуха.

— Вставать-то будешь? — поинтересовалась Зоя, и по ее голосу Анжелика Федоровна определила, что сегодня домоправительница в нейтральном настроении.

— Полежу, наверное.

— Полежит она, — буркнула Зоя, обрывая на цветах засохшие листья. — На горшок сначала сходи, а уж потом лежи сколько влезет.

По комнате поплыл приторный запах герани.

— Я всегда не любила герань. Зачем ты ее разводишь, Зоя?

— А чтоб ты спросила. Надо, значит, и развожу. У тебя тут все другие цветы в неделю погибают. А геранька стойкая. Все выдерживает. Как и я, — пояснила Зоя, не меняя нейтрального тона. — Так дать горшок что ли?

— Не надо мне.

— Сейчас не надо, а через пять минут, глядишь, и подопрет.

— Ты живешь в Минске почти сорок лет, а так и не научилась обходиться без вульгарностей.

— Уж какая есть. Другой не стану.

— Что верно, то верно, — задумчиво согласилась старуха. — Ты как утес, о который разбиваются волны времени и людские усилия. Несмотря ни на что ты удивительно цельная натура. Монолит. Из тебя получилась бы замечательная революционэрка, — хохотнула Анжелика Федоровна. — Как Вера Засулич. Тебе бы только бомбы бросать в эксплуататоров.

— А ты вместо того, чтобы языком чесать, определялась бы с горшком-то. Все ж какая-то польза. Я уж и овсянку сварила. Скоро есть сядем. А ты еще никаких своих дел не сделала.

— Вот пристала же. Говорят тебе, не надо. Я сегодня, Зоенька, в путь отправляюсь.

— Это куда ж ты собралась? — обернулась к ней настороженно Зоя. — На улице вон дождь. Снежок мокрый обещались к обеду.

— Там, куда я уйду, Зоя, нет ни дождя, ни снега, ни ночных горшков. И герани твоей, слава богу, тоже нет.

— Помирать, никак, собралась? — с иронией отозвалась Зойка, разрыхляя гвоздиком землю в вазонах. — Артистка! Рановато ты что-то в этом месяце. Обычно аккурат к двадцатому числу начинаешь помирать.

— Ты не понимаешь, Зоя. Ты еще молода.

— Ага. Молодуха хоть куда. Может, еще и замуж успею.

— Вот ты сейчас иронизируешь, а ведь потом плакать будешь. Ведь будешь.

— Ни слезинки не пророню. Ни единой слезинки.

— Как бы там ни было, это случится сегодня вечером. Может быть, ночью. Хочу легко уйти. А сейчас мне легко, как никогда. «Желания ушли, ушло страданье, ушла печаль, что дев и юношей все дни терзает напролет. Пришла пора, когда могильный стылый холод к порогу дома тихо подойдет». Не помню, кто написал. Поэтому ответственно заявляю, что ссориться с тобой я сегодня не хочу. И не буду, душа моя. Хочу прожить этот день так, чтобы не было стыдно ни за себя, ни за других.

Рука Зои замерла над очередным вазоном, а сама она невидящим взглядом уставилась в окно.

— Ты, старая, ерунду-то не городи. Все бы тебе каркать попусту. Вот натура дурная.

— Говорю, как есть, Зоя. И ты не в силах ничего изменить.

— Так болит у тебя что-то или как?

— Если бы болело, я бы не умирала. Хуже нет покидать этот мир в страдании. Хватит того, что в страдании мы появляемся на свет. Хорошо еще, что не помним этого.

— Ну, ладно. Завелась, смотрю, ты что-то с утра, — нетерпеливо махнула рукой Зойка и критически осмотрела шторы. — Сниму-ка я их к субботе, перестираю. Да и темные они у тебя тут. В шкапу посветлее есть.

— В шкафу, а не в этом твоем «шкапу»! Нет, не научу я тебя уже говорить, как надо. Не успею. И оставь шторы в покое. Ни к какой субботе ты их не снимешь и не перестираешь. В субботу будут поминки. Не собираешься же ты учинять стирку на моих поминках? Это, по меньшей мере, ненормально. Все решат, пожалуй, что ты умом тронулась.

— Тьфу ты, господи! Уж и поминки приплела! — несильно разозлилась Зойка, видимо, больше обеспокоенная словами старухи.

— Да, поминки. Я и денег подсобрала. В шкатулке с моими побрякушками найдешь. Должно хватить. Эта инфляция даже умереть спокойно не даст. Все думаешь, как бы не пропали деньги. Смешно, Зоя, получается. Вроде деньги на месте, а каждый день словно ворует кто-то. Не волнуйся, я не о тебе.

Зойка скептически хмыкнула.

— К твоим рукам деньги никогда не прилипали. Копейку, бывало, найдешь, так тут же в вазу на трюмо бросишь. Михаил Степанович за это называл тебя Плюшкиным в юбке. Кстати, похоронишь меня рядом с ним. Хорошо еще, что я первая умираю. А так ты улеглась бы с ним и на погосте. С тебя станется.

— Что, сама бы взяла и легла, да? — со злым весельем поинтересовалась Зойка.

— Ну, я уверена, ты что-нибудь придумала бы. Ты девица разумная. Хотя, признаться, и выглядела полной дурой. Ты всегда находила способ, как с ним улечься и где. Но здесь я тебя опережу. Уж прости, я его вдова. Имею полное право.

— Ты есть-то сегодня будешь или голодной помрешь?

— Есть? Да, я буду есть. Но твоей овсяной каше я нынче даю отставку. И твоему гадкому детскому морковному пюре тоже. Удивляюсь, как бедные дети его едят. Я, моя хорошая, хочу чашечку горячего черного кофе с капелькой рома или коньяку. Ни в коем случае не растворимого! На дух не выношу это урбанистическое «лакомство»! К кофе, пожалуй, можно пирожное. Да, «корзиночку»! С белейшим кремом безе, под которым прослойка масла и джема. Сегодня я могу позволить себе пороскошествовать.

— Больше ты ничего не хочешь? — подбоченилась Зойка. — Кофе ей подавай! От кофе у тебя изжога и давление. Забыла?

— Глупости. Маленькая чашечка не повредит. И хорошо бы нам позавтракать всем втроем. А где, кстати, Кристина?

— Которую ночь не появляется Кристина твоя. Все они, кошки драные, на один манер. Только грязь в дом.

— Перестань ругаться. У девушки ее возраста должны быть увлечения. По крайней мере, ей будет что вспомнить в старости. И не смей прогонять Кристину с моих поминок. Я прослежу.

— С того света?

— Это уж мое дело. Ну, чего стоишь? Ступай за пирожными. Ни крошки в рот не возьму, пока не выпью кофе с пирожными. Ступай же!

Зоя вздохнула и пошла в прихожую, бормоча на ходу:

— Господи, не дай такую старость.

— На похороны пригласи Семена Григорьевича с его новой супругой, — неслись вслед наставления Анжелики Федоровны, — а также нашу почтальоншу Леночку, нашу медсестричку Жанночку, Амалию Карловну не забудь…

— Так Амалия умерла давно!

— Да? Тогда ее не надо. Так, кто же еще живой-то остался? И не вспомню сразу. Ты не помнишь, Зоя?