Онлайн книга «Цунами»
|
Так и получилось. За все проступки его не наказали, а отпустили с похвалами. Поэтому теперь Накахама море по колено. Он учил дайкана Эгава скакать по-испански, и, пока еще не было указа, запрещающего ему говорить с иностранцами, он осмелился встретиться с ро-эбису как бы вдруг. Он жил у Эгава как за пазухой, на всем готовом, но поговорить там по-английски не с кем. Он только начал учить сына Эгава и самого дайкана. Алексей Николаевич и японец Накахама назвали себя и пожали руки. Вышел Хори и позвал американца, тот просил Сибирцева извинить его и пошел в дом, но вскоре вышел. – It's Tokkaido Road, [102] – показал он на узкую дорогу, идущую между деревенскими садами. – And no permission for foreiners… to come. It's only… – Он засмеялся, закидывая голову, и хлопнул Сибирцева по плечу: – Monkey business! [103] Он птицей вскочил в седло, натянул поводья и, дав коню шпоры, галопом умчался куда-то по дороге, ведущей к горам. – Какие чудеса! – сказал Алексей Николаевич и подозвал Можайского. – Ты видел японца? Говорит по-английски! И уверяет, что нам нечего опасаться, если не будет позволения возвратиться по Токайдо к нашему лагерю. – Так это Токайдо? – Да. – Вот это?! Впрочем, знаешь, дорога отличная, утрамбованная, только узка. – Что ты хочешь, здесь деревня. Вот пойдем в лагерь, там посмотрим, какова дорога за околицей. – Ты думаешь, есть у них околицы? Но как же Эгава? Не притянут его к ответственности за такого американца? – Видно, он нужный человек. – Может быть, такой же изобретатель, как Александр Федорович? Можайский вздрогнул. Что толку в его изобретениях! Ничего не применимо, что не придумаешь! Никому пока не нужно! * * * С утра Эгава строжайше допрашивал в Иноура лодочников, как смели они бросить «Диану» и разбежаться. – Из-за этого погибло судно! – Путятин смотрел на Фудзи и сам махнул рукой и велел всем разбегаться! – ответил отец Хэйбэя и добавил, что вчера все японцы хвалили его и восхищались, какой Путятин умный. – Как же вы поняли его? – Конечно, все поняли, – ответил Хэйбэй. – Он показал, и все увидели. Эгава и чиновники требовали новых объяснений. Как посмели без разрешения бросить судно, обрубить буксиры и бежать? – Путятин велел! – сказал молодой рыбак из Иноура. – Да, он долго смотрел на гору Фудзи и махнул рукой, – подтвердил старшина лодочников. – Он очень правильно понял. Все знает! Дайкан бранился и грозил пороть нерадивых, как порол их в канун сбора, когда ленились, но рыбаки стояли на своем. Татноскэ объяснил Шиллингу, почему нельзя идти по берегу обратно в Миасима. Здесь-то и проходит главная императорская дорога между двумя столицами. – Дорога утрамбована, красиво обсажена соснами и содержится в порядке, – объяснял Татноскэ. – Никогда по Токайдо не дозволялось путешествовать иностранцам. – А разве в Японии бывали иностранцы? – Конечно, пленные… Шиллинг ответил, что теперь страна все равно открывается, что же прятать эту дорогу. – Пока еще Токайдо не проселочная дорога, – объяснил Татноскэ. Пришел Эгава и просил адмирала не идти пешком, уверял, что за это ему – дайкану – придется отвечать. Японец Накахама, с которым вчера познакомился Сибирцев, сидел тут же. Он в суконной мексиканской куртке и в рубашке с кушаком, из-за которого торчит рукоятка пистолета. Эгава запросил у правительства разрешения познакомить Накахама с роэбису, и пока нет ответа. – Даже нечего ему подарить на память! – сетовал Сибирцев, шаря по карманам. – Good fellow! [104] – хлопнул он Накахама по плечу. Тот достал бутыль сакэ и отдал Сибирцеву. – Good indian! [105] – сказал Накахама и тоже хлопнул Алексея. Когда этот японец говорил со своими, речь его была тиха и плавна. Стоило ему заговорить по-английски, как голос менялся, становился на несколько тонов выше, превращался в резкий тенор, словно включали музыкальную шкатулку, воспроизводившую человеческую речь, лицо заострялось и жесты Накахама становились размашистей. – Непозволительно гостей заставлять идти пешком. Вы поступаете против нашего обычая, – уверял Эгава. – Лодки для вас готовы. Мы доставим вас в Миасима. – Come, come, [106] – говорил Накахама. Адмирал уже приказал выстроиться своим отдохнувшим матросам на улице. – Сабли вон! – скомандовал Лесовский. Построившиеся матросы обнажили палаши. И вдруг рысцой выбежали из переулка с копьями и ружьями два отряда японских солдат и подстроились к морякам. – Напра-во! Шагом марш! – скомандовал Путятин. – О-яма ни каннуки ва микка-инай-ни амэ… – пел в дороге Хэйбэй, которому вместе с другими рыбаками пришлось тащить тяжести. На плечах у них шесты, а на шестах висят корзинки. – Коса-о кабурева амэкадзэ… – распевал он. На стоянке за обедом Шиллинг угостил Хэйбэя чаем. Молодому рыбаку жаль корабля, утонувшего в море. Он не мог забыть, как страшно огорчился адмирал. Ему жалко было Путятина, который бросил такое сокровище. Потерял его и теперь ходит пешком по берегу, как простой человек. – Коса-о кабурева амэкадзэ-э… – Что это значит, Татноскэ: «Коса-о кабурева амэкадзэ»? – спросил Шиллинг. Эти слова так и лезли ему в уши. – Ояма ни каннуки ва… – объяснял Татноскэ, – это про гору Фудзи-сан. «Если на горе перекладина, то три дня будет идти дождь». – А что значит «коса-о» и так далее? – «Шапку надевает – сразу будет шквал, дождь с сильным ветром». Как раз как вчера. Потому лодочники кинулись бежать, и бросили судно, и так кричали. И все дело в этом. – Какие же еще есть приметы про Фудзияму? – спросил Путятин. – На вершине перекладина, сегодня будет дождь… – Да! А шапка на горе означает шквал? – Да, вчера была такая погода, – ответил Татноскэ. – Здешние рыбаки суеверны и глупы. Они так объясняют. – Нет, они не глупы… |