Книга Японский гербарий, страница 21 – Уинифред Леннокс

За ланчем они болтали обо всем. Джексон рассказывал о книжной ярмарке во Франкфурте, на которой недавно побывал. Там он заключил четыре удачных контракта на издание любовных романов.

— Уверен, все четыре станут бестселлерами.

Посмеялся над измышлениями некоторых коллег-издателей, уверявших, что в следующем тысячелетии будет спрос только на малотиражные книги.

— Кое-какие умники полагают, будто многотысячные тиражи уйдут в прошлое. Это все равно что заявить: отныне человечество перестает размножаться! Может, где-то такое и случится, люди перейдут на малые тиражи, но всегда найдется страна «третьего мира», в которой с размножением не будет проблем. — Он засмеялся и отправил в рот зеленый листик салата.

Потом они с наслаждением выпили кофе, а Пол съел и пирожное. Зигни отказалась.

— Не люблю сладкое.

Джексон весело рассмеялся и признался в своей страсти к пирожным.

— Не верь, когда мужчина говорит, что не любит пирожное, — прошептал он, подаваясь вперед и накрывая горячей пухлой рукой ее холодную руку с длинными пальцами. — Они говорят так, чтобы не насторожить женщину: свяжешься со сладкоежкой — и всю жизнь придется отдавать ему свои пирожные и булочки.

— Я знаю. Мой муж тоже не прочь полакомиться тортом. — Она улыбнулась так нежно, что Пол позавидовал Кену Стилвотеру.

— Кстати, Зигни, я слышал, у него хорошо идут дела. Мне как-то попалась статья, в которой расхваливали его талант таксидермиста.

Она кивнула.

— Да, нам с ним повезло. Ему протежировал его учитель — профессор Мантфель, и Кен попал на очень хорошее место. Кен был любимым учеником Мантфеля. А мне помог ваш друг, профессор Хэббит.

— А я?! — Джексон откинулся на спинку дивана с деланным возмущением на лице.

— О? К вам у меня особенное чувство… — Зигни задумчиво покачала головой. — Вы даже не представляете, почему я согласилась пойти с вами на ланч. Ведь вы, мистер Джексон, ожидали, что я откажусь, так ведь?

Зеленоватые глаза смотрели мягко, но настойчиво требуя ответа. И под этим взглядом Пол не смог солгать.

— Да, Зиг, ты права. Так почему же ты согласилась? — Он отодвинул пустую кофейную чашечку, в которой еще недавно был эспрессо.

— Потому что в вас есть что-то такое, чего я никак не могу понять… Вы как будто все время стремитесь к недосягаемому. Простите, если я вас обидела. Но мне интересны люди, которые видят то, чего не видят другие.

Пол Джексон невольно вздрогнул: как странно, она чувствует то, что казалось плотно скрытым толстой шкурой удачливого и уверенного в себе бизнесмена.

— А зачем тебе понимать меня, Зигни? — спросил он.

— Потому что для меня это питательная среда. Понять разных людей значит более точно воспроизвести их чувства в стихах… Я, наверное, не ясно выражаюсь. Попробую объяснить. — Зигни набрала воздуха, ноздри затрепетали, а глаза обрели зеленоватый оттенок.

Пол Джексон с любопытством ждал.

— Вот вы, Пол, издали великое множество книг о любви. А что вы думаете о ней?

— Это интервью для печати? Если да, то должен оговорить гонорар, детка.

— А если нет?

— Ну, если как откровение старика, я ведь по сравнению с тобой старик, то могу сказать — я не типичный образец.

— Вы однолюб.

Он усмехнулся.

— Если кому-то рассказать, что я, трижды женившись, хранил верность одной женщине, меня сочтут ненормальным.

— Представим, что вы японский средневековый мужчина, у вас в юности была любимая женщина. Скажите, вы могли бы завязать шнур, то есть поклясться в верности, и потом этот шнур…

— Развязать? — Его глаза заблестели. — Я…

— Мистер Джексон? — Внезапно у столика возник мужчина. — Простите, сэр, но вас просят к телефону… Срочно.

— Извини, Зиг. Думаю, мы продолжим нашу беседу. Я позвоню.

Расставшись с Полом Джексоном, в прекрасном настроении Зигни отправилась в аэропорт. Через несколько часов она увидит Кена. Как восхитительна была их прошлая встреча в Эдинбурге! И поездка в маленькую деревушку, где на голых серых камнях они занимались любовью! Она почувствовала, как пересохло в горле. Интересно, а Кен часто вспоминает о той неистовой любви, о том миге, когда тяжелые волны накрывали их нагие тела?

Дом Билла Рэдли стоял с темными окнами, когда Зигни подъехала к нему. Значит, я преподнесу Кену сюрприз своим появлением! — обрадовалась она. Здорово!

Не переставая улыбаться, Зигни открыла дверь, вошла в дом, опустила дорожную сумку на пол, потом втянула воздух, желая насладиться любимым запахом старого дома, старого дерева. Но к привычному запаху примешивался еще какой-то, чужой. Улыбка медленно угасла на губах Зигни, а сердце забилось учащенно и тревожно.

Она сделала несколько шагов, подошла к двери гостиной. Повернула ручку.

Ей не надо было никуда заглядывать, что-то искать. Она безошибочно ощутила запах другой женщины. Нет, здесь была не Сэра Стилвотер. Здесь была не просто чужая женщина. Здесь занимались любовью с чужой женщиной.

Понятно, Кен развязал шнур. Кончики пальцев закололо, будто в них вонзили сразу несколько тончайших иголок, таких, какими вышивают шелком. Зигни показалось, что она уже испытала похожее чувство. Но когда?

Кровь пульсировала в висках, сердце требовало: думай. Думай.

Ну конечно, в Колорадо, когда она читала стихи, закрыв глаза, а когда открыла их, Кена не было. Тогда она испугалась точно так же. Почему? Может, потому, что он разрешил себе испугать ее, спрятавшись, и тем самым обмануть?

Открытым ртом Зигни хватала воздух, он застревал в горле, сбившись в комок. Зигни явственно чувствовала запах чужой женщины.

И что теперь делать?

Она представила, как Кен на своем автомобиле, на том самом, который ей так нравится — прекрасном могучем джипе — едет к другой женщине. А она, Зигни, заводит свой «фольксваген» и гонится за мужем, выслеживает его и видит, как он выскакивает из машины и бросается к чужой женщине… Точно так же, как он всегда бросался к ней…

Пальцы больше не кололо, кажется, иголки вонзились в них навсегда. Их ломило. Неужели я хочу увидеть, как Кен обнимает другую? Наконец Зигни сумела вздохнуть полной грудью, и в голове стало яснее.

А зачем их выслеживать? Если я и так все знаю?

Придя в себя от потрясения, Зигни почувствовала, как трезвость рассудка понемногу возвращается к ней. Давай-ка, дорогуша, признайся самой себе, разве не ты толкнула Кена на это? Не ты ли дело своей жизни поставила на первое место, отодвинув Кена так далеко, что он ощутил себя совершенно свободным? И когда он хотел тебя, хотел дать тебе свою любовь, ты стремилась к совершенно другому — собственную любовь переводить в слова. Ты боялась, что, стоит тебе отдать все Кену, ты станешь пустым сосудом, в который незачем обмакивать перо…