Онлайн книга «Жизнь на грешной земле»
Он и в самом деле сердился тогда. Фотокорреспондент приехал в бригаду утром, когда все уже были в поле. Он заявил, что нужно сфотографировать тракториста Домакова в газету. — Не хочу, — отрезал Григорий, когда Женя, запыхавшись, подбежала к трактору и сообщила ему об этом. — Да ведь в газету, Гриша! — Делать им нечего, вот и ездят тут… Работать мешают. А я в фотографию могу сходить, — так мрачно проговорил тракторист, что Женя вскипела: — Ах, какой ты… не понимаешь ты ничего, даже вот столечко не понимаешь! — Ну и ладно. Подумаешь! Мне план выполнять надо, некогда ездить до твоего фотографа. Григорий говорил спокойно и с таким непонятным упорством, что Женин гнев мгновенно дошел до высшей точки. А потом сразу все прошло. Она знала — грубостью с ним ничего не сделаешь. Его надо убедить. И Женя стала думать, как это сделать. Но сказать ничего не успела. Из бригады к трактору ехал Илья Петрович, бригадир, вместе с фотокорреспондентом. …Женя положила портрет обратно в книгу и прислушалась: дождь не переставал. Он с такой же силой хлестал по оконным стеклам, по крыше. Временами оглушительно и внезапно гремел гром, и Жене становилось страшно. А идти нужно было. Пусть Гриша и не думает, что она боится… Девушка накинула на себя голубенький плащ, подаренный в прошлом году воспитательницей Марьей Ивановной, когда Женя покидала детский дом, взяла сверток с книгами и газетами, прижала его к груди и вышла на улицу. В лицо ударило водяной пылью, дождь забарабанил по плащу. Женя старалась спрятать лицо от воды, но скоро убедилась, что это бесполезно. Идти было трудно: ноги вязли и разъезжались в жидкой глине. Скоро она почувствовала, что ее старенькие, еще детдомовские, боты пропускают воду. Хорошо бы, конечно, купить новые, но Женя приберегала деньги для учебы. Женя старалась не думать ни о дожде, ни о пропускающих воду ботах, ни о том, что идти становилось все труднее и труднее. Вот подружки из детдома говорят, что, когда трудно, надо думать о чем-нибудь хорошем и приятном. А что у нее самое хорошее в жизни? Гриша… Вот скоро уеду и стану ему каждый день писать письма. Только они не нужны ему, наверное. А я все равно буду писать и каждый день относить на почту, пусть не отвечает. Или хотя нет, не буду их отправлять, а потом, когда вернусь, отдам все сразу. Пусть узнает, что я о нем думала каждый день… А его портрет возьму с собой… Дождь налетал теперь порывами, хлестал прямо в лицо. Плащ стал промокать, и холодные струйки стекали по шее, груди, спине. Но Женя не замечала всего этого. Размечтавшись, она шла и шла, прижимая к груди обеими руками сверток книг и газет. Вот так же, с бьющимся от радости сердцем, спешила она в бригаду и в тот день, когда в газете был напечатан портрет Гриши. И, едва добежав, закричала: — Гриша, поздравляю! Вот… — и протянула ему газету. Он, немного растерянный, стоял среди возбужденных, рвавших из рук друг друга газеты колхозников. Протянутую ему газету Гриша не взял, только как-то по-другому, не как обычно, посмотрел не Женю. И Женя вдруг тоже смутилась, не зная, что делать с зажатой в руке газетой. Но это было мгновение. Потом он опустил глаза, а когда снова посмотрел на Женю, они были такие же холодные, как всегда. Так и не взяв газету, он повернулся и хотел уйти. — Да ты хоть посмотри, посмотри на себя в газете, — зашумели колхозники, обступая тракториста. — Небось, душа на седьмом небе от радости! — А как же не радоваться?! Без малого на четверть газеты нарисовали. — Да и подпись — «Лучший тракторист района»! Не только ему, нам радостно — ведь колхозу честь. — На всю область, Гришуха, прославился… Григорий Домаков смущенно мял в руках замасленную кепку и краснел. — Ну вот, прославился… Не надо мне никакой славы. Подумаешь… — тихо проговорил Григорий и пошел в поле. На стане стало тихо. Все смотрели ему вслед и молчали. — Н-да, характер! А молодец Гришуха! Женя с благодарностью посмотрела на бригадира, на колхозников. И с радостным чувством ушла обратно в село. Пожалуй, этот день был самым счастливым в ее жизни. Женя жила в отдельной комнате при библиотеке. Вечером кто-то постучал в окно. Женя привыкла к этому: ее часто так вызывали подруги, а по утрам будила уборщица. Она вышла во двор и не поверила: перед ней стоял Гриша. — Ты, Женя, извини. Я на минутку, прямо из бригады… У тебя есть эта газета? — Есть, — прошептала Женя. — Дай мне одну, даже две, если можно… Понимаешь, растерялся я как-то там. Все смотрят, хвалят, будто я чудо какое совершил. Не помня себя, Женя сбегала в библиотеку. — Вот, Гриша, возьми… — Спасибо. Теперь пойду. С рассвета целину, что за Сухим оврагом, знаешь, начинаю… Женя сказала «знаю», хотя она сейчас ничего не знала. Не заметила она и того, как они вместе вышли со двора и очутились в поле. Опомнилась, когда он сказал: — Вон как далеко ушли, не видать почти деревни. Потом он замолчал и стал смотреть в сторону. — Рассвет скоро. Люди скажут: вот, гуляют в такое время… да. Ты не думай, что мне газеты надо. Батя просил посмотреть. Еще помолчали. — Ну, а погуляем потом, когда-нибудь… Вот управимся с пахотой… Григорий хотел сказать еще что-то, но только махнул рукой и быстро скрылся в темноте. Это была ее единственная прогулка с ним. Сейчас, ступая по скользкой, как мыло, грязи, Женя вспоминала каждую подробность этой встречи и с грустью думала, что он не сдержал слова. А может, он и не ее имел в виду, когда говорил: «Погуляем». Может быть, он и гулял с кем-нибудь. Ну и пусть, что же… У Сухого оврага она в нерешительности остановилась. Там, внизу, мутная вода с ревом подмывала берега, уносила с собой целые глыбы глины. Но здесь Жене не было уже так страшно, как там, в библиотеке. Смотря под ноги, чтобы не упасть, она начала спускаться на дно оврага. «Найду узкое место и переброшу книжки, а сама пойду вброд», — соображала она на ходу. Но ни перебрасывать книжки, ни переходить вброд через овраг ей не пришлось. В следующий миг она услышала: — Сюда иди, тут мельче. У самой воды стоял человек и тыкал шестом в воду. Женя растерялась и выронила сверток. — Гриша!.. Ты? — Ну, я, чего испугалась? Держи крепче книжки. И не успела она опомниться, как он обхватил ее сильной рукой, поднял в воздух и шагнул в воду. — Ноги подожми, замочишь, — услышала она уже на середине. И хотя ноги и без того были мокрые, покорно и безропотно выполнила приказание. |