Онлайн книга «Театральная история»
|
– А ты? – спросил Ипполит Карлович у Иосифа. – Ты не нашей веры? – Как вам сказать… Наполовину… – залепетал Иосиф. – Иудей? – По матери, – с отчаянием ответил Иосиф. – Обидел я тебя. Свинину подал тебе. Обидел. – Нет, почему же… Я люблю свинину. Хотя вы мне не подавали… А я бы съел… Я с удовольствием… – Так ты обиделся. Что я тебе свинину не подал? – Нет… Все так вкусно, – едва не возрыдал Иосиф. – Тогда молись с нами. Иосиф Флавин. Или не будешь? Иосиф Флавин. – Я с радостью… – Знаю твои дела: ни холоден, ни горяч, – громко и грозно даже не сказал, а почти пропел Ипполит Карлович. – О, если бы ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепел, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст моих. Услышав цитату из Апокалипсиса, Иосиф ощутил в душе такой ужас, что неожиданно поднялся со стула и попытался молитвенно сложить руки. Почувствовал, как веки наполняются влагой. Всхлипнув, посмотрел на Сильвестра и Ипполита Карловича взглядом, молящим о пощаде. Но лица обоих ничего хорошего не предвещали. Перевел взгляд на отца Никодима. Тот смотрел ласково. – Ты за минуту христианином стал? – поинтересовался Ипполит Карлович. – Мы знаем из священной истории о таких случаях. Может, мы сейчас к Богу заблудшую душу привели? Здравствуй, брат! – радостно обратился Ипполит Карлович к Иосифу, как будто впервые его увидел. – Ну, что, давай обнимемся? Иди сюда. Так сказать, прах к праху. Иосиф, хоть и был на самом пике волнения, смекнул, что лучше ему в объятия Ипполита Карловича не идти. Дрожащим голосом он сказал: – Мои христианские и семитские корни так разветвились… – Корни. Не ветвятся, – с внезапной злобой заметил Ипполит Карлович. – Ты кого, Сильвестр, взял Шекспира поправлять? Как он писать для тебя будет? – Да никак. Он уволен. – Ишь ты, – изумился Ипполит Карлович. – Прямо тут? В ресторации? Не только новую веру обрел. Но и работы лишился? – А что тянуть, – Сильвестр задумчиво смотрел прямо перед собой. – Он как в театр поступил, так дар речи у него пропал. – Как в театр попал, так дар речи и пропал! – захохотал Ипполит Карлович. – Ну да. Надо ему вернуть талант. Это мой долг. – Талант – это тяжелая ноша, – неожиданно вставил отец Никодим. – Будьте к нему добрее. Он, как и вы, творение Божье. Трепещущее творение Божье с благодарностью взглянуло на отца Никодима. – И не говорите, батюшка, талант – тяжелая ноша, – сказал Сильвестр, не глядя на отца Никодима. – Вы это знае– те как никто другой. Я все гадаю, куда вас-то заведет ваш актерский дар? – Силя! Хватит! – приказал Ипполит Карлович. – Молиться пора, да, Иосиф? Флавин. Новая жизнь для тебя начинается. Увольнение. Жизнь во Христе. Иосиф. Флавин. Я тебе хорошее выходное пособие дам, Иосиф. Флавин. Тридцать тысяч… Сребренников… А неужели отец Лоренцо не помолится с нами? Господин Ганель почувствовал, что в нем больше нет злобы на Иосифа, зато закипает ненависть к «недоолигарху». Как будто он не мог ненавидеть сразу двоих, как многие не могут сразу двоих любить. – Я католический монах, – ответил господин Ганель. – Ну, так, слава тебе, Господи, не буддийский. Становись с нами. – Я не хочу. – Господин карлик, ты в свободной стране. Отец Никодим затянул отрешенным голосом: – Благодарим тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных твоих благ, не лиши нас и небеснаго твоего царствия… Молитва закончилась. Отец Никодим произнес трижды: «Господи помилуй», сделал глубокий, полный печали вдох и выдохнул: «Благослови». Бесшумно покинул помещение. Иосиф проводил его умоляющим взглядом. Никодим ответил ему взглядом, смысл которого Иосиф понять не смог: то ли он означал «извините, ничем теперь не могу помочь», то ли «обещаю все исправить». Тем временем все сели. – А правильно же ты, Силя, уволил. Этого. Знай, я ему все равно не поверил. Я ведь знаю, ты такого не сделаешь. А баловство я тебе прощаю. Сам баловник. Ты, кстати, давно, – тут Ипполит Карлович понизил голос, – давно мою эстетику молодыми артистками не баловал. Почему нет новых? Ставки есть, артисток нет. Александр насторожился. Но Ипполит Карлович тему молодых актрис развивать не стал. Даже в столь пьяном состоянии понял, что сейчас не время. – Ты, Силя, все актеров набираешь… Запомни. Я меценат, не поощряющий мужеложство! Хватит путать все. А тебе, Иосиф, надо все поменять. Вот Сильвестр предстоит пред Богом как? Правильно, как художник. И мы не знаем, какой мерой ему Господь будет мерить наказание. И награду. А ты? Ты предстоишь пред Богом как театральный критик. Тут неожиданно для всех рассмеялся господин Ганель. Улыбнулся Мориц. И даже слегка просветлел Александр. – Ну, прощайте. Я должен один быть. Если не доели еду. Вам с собой дадут. Александр подумал, что эту еду он выбросит в помойку перед домом. Или даже раньше. Все поднялись одновременно. Иосиф встал так неловко, что повалил на пол стул. Бросился его поднимать, но стул упал снова. Тогда к Иосифу, смотрящему на поверженный стул с почти мистическим ужасом, подошел Мориц и бережно поставил мебель на место. Через минуту вип-зал содержал лишь того, для кого и был предназначен. Из укрытия снова вышел отец Никодим. «Недоолигарх» предупредил его возмущение: – Сильвестр имеет право на ошибку. Он даже имеет право не любить меня, – сказал Ипполит Карлович, не открывая глаз. – И вы думаете… – Я думаю, что в ближайшее время. Ничего худого в театре не случится. Мне нужно время. А потом я. Или другой театр найду. Или другого режиссера в этот посажу. Если несуразица продлится. – Мы с Иосифом могли бы навести там порядок, если несуразица продлится, как вы говорите. Вот вы сказали, что Иосиф выбрал тщедушное предстояние перед Господом. Ведь он же хотел изменить его. И потому написал мне письмо. – Отец Никодим! У всякого предательства, если разобраться. Такие прекрасные причины. – А я не знал, что вы философский факультет заканчивали. – А я и не заканчивал. Это я так. Увлекся. С кем еще могу так. От души. Только с тобой еще. Садись, отец Никодим. Сильвестр сел в машину и включил зажигание. Около режиссерского «вольво» стояли трое – господин Ганель, Александр и Иосиф. – Саша, не забудь, в пятницу в пять я жду твою подругу. Александр с тяжелым изумлением посмотрел на режиссера: неужели что-то еще может продолжаться после такого разгрома? Вдруг заговорил – сбивчиво, быстро – Иосиф: – Скажи только, ты знал, что я это делаю? |