Книга Где ты, любовь моя?, страница 18 – Долорес Палья

- Нет. Я не желаю обижать тебя. Но я не то хочу сказать. Это… дело не в тебе… дело во мне.

- Ты имеешь в виду плотский грех и все такое.

- И все такое. Именно так. Ты знаешь, что это - «все такое»? Ты знаешь, что мы грешим? Попираем мораль? Нарушаем обет? Ты знаешь, что я нарушаю обет?

- А я - нет! Это точно! - зашлась я. - И любая догма, которая твердит, что ты погряз в грехе…

- Почему? Только потому, что любовь сильнее всего остального? Только поэтому она оправдывает сама себя, оправдывает все на свете? Нет, это не так. Или Фрейд сметает заповеди Господни? Ничего подобного.

- Что с тобой, Милош? Что случилось?

- Ничего не случилось. То есть все случилось, просто я отказывался посмотреть правде в глаза. Потому что не могу позволить себе потерять тебя. Не могу позволить себе сказать: да, я поддался плотскому греху, но все это было ошибкой, и, кроме того, я так молод, и мне нравится заниматься любовью, но я слишком беден, чтобы жениться, а она такая продвинутая девушка, американка, очень современная, потому я и пал, но все было ошибкой, и я больше не буду делать этого. Нет, я не могу произнести эти слова. Я не лицемер. А ты не такая уж продвинутая для этого…

- Продолжай, - подхлестнула я его. - Выговорись. Ты «живешь в грехе», по твоим понятиям?

- И по твоим тоже, надеюсь.

- Нет, только не по моим. Вовсе нет.

- Но ты ведь не порочна!

- Нет, я так не думаю. Просто я люблю тебя, только и всего. Не жить с тобой - вот что противоестественно, лицемерно, вот когда я стала бы лгать себе…

- Когда? Хочешь сказать, если бы лишила себя удовольствия, на которое не имеешь никакого права?

- Но я имею право! Мое тело принадлежит только мне, и управляет им мой разум. И я не истязаю его. Я делаю с ним то, для чего оно было создано… если говорить начистоту. Я люблю тебя…

- Поэтому я имею тебя, - прервал он меня.

- Порочно это или нет?

- Конечно да.

Я замолчала.

- Карола, неужели ты не видишь, что я погряз во лжи?

- Нет! - Но на самом деле я все понимала. Просто у меня никогда не хватало духу посмотреть на него как на семинариста, как на будущего священника. Мне становилось неловко от этих мыслей. И я чувствовала себя неуютно, когда вспоминала, что люблю будущего православного священника. Я ни одного православного христианина в жизни не встречала, не говоря уже о священниках… И я понятия не имела, во что они верят, как относятся к сексу и тому подобным вещам. Я знала только одно: их семинаристы голодают, у них нет ни зимних пальто, ни теплых ботинок. Однако это, надо думать, никакой связи с религией не имеет.

- Да. Да, зимние пальто, отсутствие денег, лицемерие. Да. Знаю, знаю, знаю. Но каждый раз, когда я захожу в эту комнату, каждый раз, когда протягиваю к тебе руки и обнимаю тебя, каждый раз, когда я занимаюсь с тобой любовью, у меня такое чувство, что я тону…

- Господь всемогущий, Милош! Неужели у тебя не возникает никаких сомнений по поводу догм, которыми тебя пичкают? Неужели ты и вправду веришь, что совершаешь грех, что я грешна, что эта комната грешна? - закричала я.

Он подошел к окну, распахнул его и уставился на проплывающую мимо баржу.

Я отложила в сторону кисть, которую все еще держала в руке. В комнате повисло молчание.

- Что я могу предложить тебе? Что я смогу дать тебе в будущем? Какие аргументы найду, чтобы оправдать себя, свои поступки? - Голос его доносился будто из далекого далека.

Когда это случилось? В мае, дождливым майским днем сорок девятого года. И вот сегодня я смотрю на реку Сену, самую романтичную из всех рек на земле. Смотрю на Сену и снова слышу его голос, думая о том, что даже тогда он казался мне ужасно далеким.

Такси довезло меня до рю Мейнардье. Я поискала глазами кафе на углу, в котором мы, бывало, встречались. Оно все еще там и почти не изменилось: никаких неоновых вывесок, никаких металлических излишеств, которые незаметно прокрались в этот город. На стенах - все те же открытки. Только человек за стойкой бара другой. Я заказала кофе и, как в былые времена, принялась рассматривать картинки. Теперь их стало гораздо больше; больше, чем я помню.

Я пошла вдоль каналов. Дома тоже казались прежними, за исключением пары-тройки новых да современной заправочной станции. Но в общем и целом все осталось по-старому. Вот магазинчик, где торгуют тропическими рыбами, червями и черепахами. А вот и три конских головы над мясной лавкой. Когда-то я даже делала с них наброски.

- Ты даешь мне то, что ни одна церковь не в силах осудить. Это любовь. Бог - это любовь, разве тебя не учили этому в воскресной школе? Бог - это любовь. И если обстоятельства сильнее нас, если война, бедность и несчастья не дают тебе выразить свою любовь в положенной форме, то в этом нет ни твоей, ни моей вины! - ответила я ему.

- Выразить в положенной форме, - повторил он, обдумывая мои слова. - Иногда ты говоришь так странно. Скажи мне, Карола, только честно - ты веришь в Бога?

Я заглянула в его тревожные глаза, и мне стало страшно отвечать. Я боялась обидеть его, а больше всего боялась потерять его.

Три милых конских головы смотрели на меня поверх мясной лавки в наступающих сумерках.

- Не знаю, - собралась я с духом.

- Это означает - нет.

- Это означает, что я не знаю.

- Но если ты сомневаешься, если ты сомневаешься в существовании Господа, тогда что ты обо мне думаешь? Что ты можешь подумать обо мне? - прошептал он, отворачиваясь к окну.

Могут ли конские головы смеяться?

- Не понимаю, о чем ты. Моя вера не имеет абсолютно никакого отношения к тому, что между нами происходит.

- Еще как имеет. Открой глаза. Посмотри. Я учусь на священника. И в то же время живу здесь, с тобой, занимаюсь с тобой любовью, делю с тобой жизнь и хочу большего, большего, чем имею сейчас… и все это время учусь на священника. Неужели тебя не шокирует это противоречие? Мягко говоря, противоречие.

- Может быть. В каком-то смысле, - медленно проговорила я.

- Ага, вот видишь! Кем надо быть, чтобы поставить себя в подобные условия? Либо сластолюбцем, либо лицемером. Божий человек, который занимается блудом, либо лицемер, который изображает из себя Божьего человека. Кто тогда другие служители Бога? Кто они, те, которых я знаю? Те, которые месяцами заставляли меня голодать, да так, что мысли о еде забивали всяческие раздумья о Боге; те, чью глупость только их фанатизм переплюнуть может; те, кто механически вызубрили свои уроки и с тех пор не задались ни одним вопросом? Те, кто готов распять меня на кресте за то, что я люблю тебя, а тебя за то, что ты любишь меня? О господи… я не знаю. Я больше ничего не знаю. - Он устало опустился на край кровати. - И если ты не веришь в Бога, как можешь ты понять меня… понять, что я пытаюсь…