Онлайн книга «Тень евнуха»
|
– Не скажешь, куда мы едем? – Не скажу. Какая тебе разница, где платить за ужин? – Если это деловой ужин, пусть Дуран платит. – Он не согласится. – Я с ним поговорю. Она положила мне руку на колено и не стала убирать. Неужели это я? С Жулией? Мы уже ехали по шоссе на Фейшес [2], движение там было куда плотнее: многие хотели поскорее выбраться из Барселоны на выходные. Сдается мне, что сидел я с самым глупым видом, разомлев от нежности Жулии и глядя перед собой на прерывистую линию, на которую она то и дело наезжала, должно быть придавая себе уверенности. – У меня будто душу вынули… – У меня тоже. – Да уж, два сапога пара. – Это будет ужин в память Жузепа-Марии. – Какого Жузепа-Марии? – Болоса. – И с очень наигранной переменой в голосе: – Что за водители пошли?! Видел, что творят? – Болос был моим лучшим другом, – сказал я. – Может, тебе лучше вернуться в свой ряд? – Ну Микель… Не начинай, ладно? Мы замолчали, я стал смотреть на каменистый берег реки Риполь – единственное, что было видно из окна, – и постарался на несколько минут забыть о том, что Жулия не имела обыкновения двигаться вместе с потоком. – Ты знаешь, что мы подъезжаем к моему родному городу? – сказал я, намереваясь прервать молчание, длившееся уже четыре с половиной километра. – Правда? Я не знала. Ты разве не из Барселоны? – Нет. Я там давно живу. Но родился и вырос я в Фейшесе. – Вот это да! Еще восемьсот метров молчания. – Ну надо же. Я ласково потрепал ее по щеке, в ответ она резко сменила ряд. – Слушай, нет ничего страшного в том, что я родился не в Барселоне. – Просто неожиданно. Наверное, трудно начинать жизнь на новом месте. – Но у меня, видишь, неплохо получилось. Сабадель остался справа, а мы все ехали вперед. – У тебя кто из Фейшеса – отец или мать? – Отец, деды и бабки, прадеды и прабабки. Предки моего отца поселились в Фейшесе много веков назад. – Ничего себе. – В смысле? – В смысле – ничего себе. – Вот такие дела. Если у тебя хватит терпения, могу как-нибудь показать наше генеалогическое древо. У меня оно есть, очень хорошо нарисованное. Мы были семьей с прошлым и им гордились. – Были? – Ну да, были. – И у меня так же. Я знала только одного деда, и за то спасибо. – А у меня до недавнего времени был дед – то есть двоюродный дед. Дядя Маурисий. Очень своеобразный человек. – Почему? – Потому что. Ему было сто тысяч лет, он никогда ни о чем не забывал и был совершенно безумен. – Я посмотрел на Жулию краем глаза, чтобы убедиться, что ей интересно то, о чем я говорю. – Дядю считали паршивой овцой. – То есть он эмигрировал в Америку, потом вернулся и все такое? – Нет. Просто все его ненавидели. – А ты? – А я – нет. Жулия с интересом глядела на меня, сворачивая при этом с шоссе, не включив поворотника. – Познакомишь меня с ним? – спросила она, не обращая внимания на то, что машина, ехавшая перед ней, затормозила. – Он умер. – Мы вовремя затормозили, как раз в тот момент, когда у меня похолодело в животе. – Давай поедем помедленнее. – Что? – Понимаешь, все, что мне известно о семье, я узнал благодаря собранным им бумагам. Всем в мире бумагам. Он знал все. – Прямо-таки все? – Ну да. В каждой семье есть человек, который хранит память. – В моей такого нет. Я даже не знаю, можно ли нас назвать семьей. – И, уже заехав в переулок, она добавила: – Кажется, правильно повернула. – Да как сказать… Там был «кирпич», но для тебя ведь это не препятствие. – Черт, где он был? – Да мы проехали, – почти шепотом проговорил я, едва переводя дух. – Не волнуйся, здесь уже двустороннее движение. – Знаешь, я уже проголодалась. – Ей явно хотелось проехать на красный свет, но в последний момент она под громкие и продолжительные аплодисменты моего законопослушания затормозила. – Сейчас уже будем на месте, если, конечно, я не заблудилась. Я не воспользовался случаем рассказать, что последний год жизни дядя Маурисий провел в сумасшедшем доме и что я любил его, несмотря ни на что. Не стал говорить, что он был единственным моим родственником, кроме матери, с кем я неторопливо и подолгу беседовал. Я не знал, смогу ли когда-нибудь рассказать все это Жулии. Когда я понял, что происходит, Жулия уже парковалась у входа в ресторан. Она крутила баранку, высунув язык, и так старалась не задеть стоявшую впереди машину, что даже не обратила внимания на мое внезапное молчание. – Это и есть тот самый ресторан? – Угу. – Вздох облегчения. – Ну как тебе? – Ты прекрасно паркуешься. Так это и есть тот ресторан? – Ну да, я же уже сказала. Я предпочел промолчать. Когда я вышел из машины, ноги у меня дрожали. Было еще довольно светло, стояло лето. Я не удержался и посмотрел на земляничное дерево – оно здорово выросло, и его сильно подстригли. Я подошел к нему поближе, но не услышал слов, сказанных дядей Маурисием в его последнем, таком длинном письме. Солнечные часы одиноко висели на стене, у которой когда-то рос розовый куст; солнце уже зашло, куст давно срубили, а ветвями берез нежно играл ветерок. На первый взгляд все было на своих местах. – Ну как тебе? Жулия обвела широким жестом здание, как рыбак, что только что поймал судака и желает его продемонстрировать. И что я должен был ей сказать? «Да, моя милая Жулия, мы только что приехали прямиком ко мне домой, в дом Женсана, туда, где я родился, где вырос, где плакал и мечтал. В дом, из которого я сбежал, когда пришло время. Прошло уже несколько лет с тех пор, как матери вдруг сообщили, что она должна съехать отсюда, что дом ей больше не принадлежит. Тогда все мы чуточку сошли с ума, ведь после того, как отец ушел из дома в тапочках, оставив нас с кучей долгов, неоплаченных счетов и обид, не хватало только, чтобы мы вдруг лишились и воспоминаний. И вот тогда-то дядя Маурисий и ухватился за розовый куст. Родовое гнездо семьи Женсана, с тысяча семьсот девяносто девятого по тысяча девятьсот девяносто пятый год. Почти два столетия документально подтвержденной истории»? Я прямо как Мартин Арагонский [3]. Покойся с миром, дом Женсана, я не смог спасти тебя, и ты превратился в какой-то нелепый ресторан, который, к вящему позору, еще и назвали «Красный дуб», как значилось на вывеске с претензией на высококлассный дизайн. |