Онлайн книга «Тень евнуха»
|
– Арманд все еще влюблен в Терезу, – подвела итог Жулия. – Не знаю, – солгал я. И чтобы ложь была полнее: – Мне это даже в голову не приходило. Когда мы с ней познакомились, Тереза уже исполняла те произведения, которые Арманд, под стать дяде Маурисию, окрестил Большим Репертуаром. Она играла Бетховена, Мендельсона, Чайковского, Брамса, Шумана и Сен-Санса. И начинала разучивать Сибелиуса. И в первый раз исполнила концерт Берга. И завоевала уважение на мировом уровне. И вот настал тот незабываемый день, когда… – Тебя хлебом не корми, дай поговорить о незабываемых днях. – Тереза сделала незабываемыми целые годы, Жулия. Когда Тереза… – Он поправил себя: – В тот день, когда мы решили… Слушай, ты же знаешь, что я боюсь высоты. Жулия вместо ответа наблюдала, как Микель отпивает глоток пятилетнего арманьяка «Торрес», и я почувствовал себя обязанным продолжить: – Мы признались друг другу в любви на самой вершине башни Тибидабо. – Ничего себе. Вы признались друг другу в любви? – Мы признались друг другу в любви. И я не заметил ни ветра, ни того, что люльку мотало из стороны в сторону. – Но ведь так никто не делает. – Чего никто не делает? – Никто не признается в любви. Тереза поглядела на меня своим глубоким ясным взглядом исполнителя с мировым именем, перед которым открывались бескрайние просторы и все такое, и сказала: «Ты меня любишь?» – а я: «Ты же знаешь, что люблю». И было ему в ответ: «Паси агнцев моих». И снова сказала она ему: «Симон, сын Пере Беглеца, любишь ли ты меня?» И Микель отвечал ей: «Ты знаешь, что я люблю тебя». И услышал в ответ: «Паси овец моих». И в третий раз сын Пере опечалился, что и в третий раз его спросили то же, и снова ответил так же, и она поднялась и сказала: «Следуй за мной». И Микель пошел за ней и шел до самой смерти. Это были самые счастливые дни моей жизни, Жулия, – дни, когда я чувствовал полноту бытия. До сорока лет я не понимал, что человека оправдывает любовь и что le dur désir de durer может утолить только любовь, которой нет конца. – Ну, не знаю. Очень поэтично. Все это было не так поэтично, как звучало в пересказе. Потому что на фоне всей этой радости всегда явственно вставал образ Быка, истекшего кровью за свое предательство, и из глубины совести кто-то вопрошал: «Что ж это ты, Микель Женсана Палач, такой чувствительный и тонкий?..» И как-то раз они заговорили об этом с Болосом. Через двадцать лет после критики в затылок Симон и Франклин устроили себе сессию групповой терапии и спросили друг у друга: «А ты-то, как ты это пережил?» Вначале оба давай храбриться, что ничего не попишешь, мы выполнили свой солдатский долг, на войне как на войне. И мы должны были отомстить за смерть товарища Минго. Нет, что ты: мы как простые солдаты исполнили приказ, и нас никто за это не осудит, и дело с концом, и все такое. Но после второй кружки пива Болос сказал, что до сих пор не может забыть то мгновение, когда засунул Быку дуло в рот, потому что сукины дети Курносый и Кролик не довели порученное им дело до конца, ему все это до сих пор снится, но он никому об этом не говорил. – Мне он об этом никогда ни слова не говорил, – прозвучал голос Жулии, рассеивая его задумчивость. – Он никому ни слова об этом не сказал. Все мы совершали поступки, которые не можем стереть из памяти, и они превращаются в пытку. И об этом не пишут в некрологах, Жулия. – Ты что, веришь в грех? – Не знаю. – Елки-палки, Микель. Ты же неверующий! – Мне кажется, это не имеет значения. Я тебе уже говорил, что у меня хорошо получается чувствовать себя виноватым. Жулия подобрала хлебную крошку, до которой не добралась вездесущая щеточка официанта, и вертела ее между пальцами. – Болоса тоже мучила память о Быке. – Она запустила крошку в неустанно струившийся фонтанчик. – Только я не знала, что это была память о Быке. – Она с вызовом посмотрела на Микеля. – Очень больно, когда человек, которого любишь, чего-то недоговаривает. – Невозможно рассказать о себе все. 2
Любопытная вещь это трио Чайковского. Оно было создано по заказу, потому что фон Мекк [186] не переставала настаивать на том, чтобы оно было написано. И когда Чайковский решил-таки этим заняться, то задумал положить в его основу тему с вариациями. Видишь? И Тереза, сидя на полу, в уголке возле шкафа со скрипками, стала наигрывать тему, да так чисто, будто ей не причиняло ни малейшего неудобства играть в такой неловкой позе. И я подумал: «Жулия, ты так прекрасно играешь на скрипке, что могла бы играть и во сне». – Ты сказал «Жулия». – Прости, я не расслышал? – Ты сказал: «Жулия, ты так прекрасно играешь…» – Прости. Я устал. Если хочешь… – Нет, прошу тебя… Она так жалобно это сказала. Микель жестом подозвал официанта – метрдотель в это время желал «всего доброго» паре, отужинавшей за столиком treize [187], которая, судя по его улыбке, оставила солидные чаевые. Третья чашка кофе. Жулия больше не хотела: «А то спать не буду». Но ведь сегодня Микель не заснул бы и без всякого кофе, потому что за какие-нибудь пару часов он умудрился раскрыть этой женщине почти все тайны своей жизни. А такие вещи прогоняют сон почище всякого кофе. И я сказал ей, что купался в лучах счастья, потому что превратился в одного из тех людей, мнение которых о музыке было Терезе небезразлично. Она поверяла мне свои сомнения в том, актуален ли сегодня концерт Венявского, и я говорил ей: «Да, малоизвестные композиторы-романтики – моя страсть» – и советовал разучить пьесу Вьетана, и она мне доверяла. Она включила Второй концерт Венявского в свой репертуар. Благодаря мне. Зато совсем со мной не советовалась, когда дело касалось календаря гастролей. Она закрывалась в кабинете с Армандом, и я умирал от ревности. Да, это были самые счастливые годы. Я по-прежнему жил в своей квартире, но целыми днями пропадал у Терезы. Я часто оставался у нее на ночь и рано-рано утром слышал, как она занимается на велотренажере. Я никогда ни у кого не встречал такой железной дисциплины, как у Терезы. И понемногу (кажется, ни один из нас этого даже и не заметил) я начал оставлять там то пару белья, то книгу, то пластинку, и постепенно, хотя я туда не переехал, в квартире Терезы я стал чувствовать себя куда комфортнее, чем дома. Пока не прозвучали «Noveletten», я даже не отдавал себе отчета о гигантском количестве вещей, которые я умудрился туда перевезти. – Ты их уже упоминал. Что это такое? |