Книга Исповедь послушницы, страница 59 – Лора Бекитт

Кончита вела Мечту в поводу. Девушка не могла не видеть, какая это прекрасная, породистая, воистину безупречная лошадь. Где Николас мог ее взять? Она боялась, что теперь их могут задержать именно из-за кобылы, между тем, кроме нее, у них ничего не было. Ничего и никого.

– Давай выйдем на дорогу и поедем верхом, – не выдержав, произнесла цыганка. – Возможно, нам удастся догнать балаган. Обычно они останавливаются в каждом городе и каждой деревне на несколько дней.

– Ты знаешь, куда они поехали? – спросила Мария.

– Я приблизительно представляю их путь.

Кончита держалась натянуто, временами даже злобно, и Марии была известна причина. Если б не она, цыганка ускакала бы на белой лошади со своим возлюбленным, который оказался настолько храбрым, что не побоялся прийти к ней на выручку, не побоялся в стране, где люди страшатся инквизиции больше, чем ада.

– Ты не виновата, – сдержанно произнесла Кончита, когда Мария заговорила об этом. – Здесь только моя вина. Я проклинала его, хотя он был честен со мной. А теперь мне кажется, лучше бы я сгорела на костре, лишь бы он остался жив! Да, я уцелела, но отныне мне суждено не лететь вперед, а тащиться в пыли, волоча за собой оторванные крылья!

Дальнейший путь проходил в молчании. Девушки вновь выбрались на дорогу и положились на волю судьбы и Мечты. Мимо несколько раз проезжали экипажи, но никто не делал попытки остановить беглянок, за исключением одной кареты, которая обогнала их и, резко развернувшись, преградила им путь. Дверца распахнулась, и на дорогу выскочил человек.

– Кажется, это ваша кобыла, сеньор!

Он подбежал к Мечте и схватил ее за повод. Уставшая бороться с чем бы то ни было, Кончита сползла с седла и села прямо на дорогу. Мария последовала за ней, а когда увидела второго мужчину, появившегося следом за первым, застыла как вкопанная.

Девушка чувствовала, как в ее душу медленно вливаются ручейки света, наполняют ее, постепенно соединяются в реку. Когда мужчина ее девичьих грез, тот, мысли о ком согревали ее в самую лютую стужу, подошел к ней, взял ее лицо в руки, заглянул в глаза и произнес: «Мария?», она ощутила, как внутри плещется огромное, сияющее золотом море, и – потеряла сознание.

Она сполна испытала на себе, что значит видеть во сне ад, а потом проснуться в волшебной сказке. Беда заключалась в том, что Мария больше в нее не верила.

В те дни, когда она еще звалась Мариам, а ее родные были живы, отец говорил ей о том, что представители их народа привыкли окружать себя такими цветами, изделиями и формами, которые напоминали бы им о рае, в который они когда-нибудь попадут. К несчастью, девушка видела гибель этого рая, видела расколотые вазы, изорванные и окровавленные шелка, сожженные и попранные святыни.

Потому, очнувшись в обстановке благородной, приглушенной роскоши, она могла подумать только том, что уже умерла.

– Ты долго спала, – сказал Энрике, который сидел рядом с ней на необъятной, как море, кровати. В его взгляде, голосе, прикосновении руки была легкая, как облако, нежность.

Внезапно Марии почудилось, будто этот миг – всего лишь продолжение того момента, когда они разговаривали в палатке военного лагеря на окраине Галеры, а того жуткого временного промежутка, который был подобен огромному выжженному полю, просто не существует.

И все же он был в ее жизни, сохранился в ее душе и сердце, и она не могла о нем забыть.

– Где я?

– В моем доме. Ты в безопасности. Все кошмары позади.

– А Кончита?

– Она тоже здесь, и с ней все в порядке.

– Я… я не знаю, как вас называть, – прошептала девушка.

– Энрике. Меня зовут Энрике, если ты еще не забыла, – сказал он и с надеждой спросил: – Ты искала меня?

– Да. Меня вело отчаяние.

– Не… любовь?

Она сжалась в комок.

– Не знаю. Я ни на что не имею права. Я вне закона.

– Мне все равно. Я тебя ждал. Прости, что не бросился на поиски. – Он вложил в эту фразу все, что мучило и терзало его сердце.

– Неужели вы меня помнили?

– Я помнил девушку из восточной сказки и знал, что никогда не забуду. Я сохранил розовый платок с золотыми монетками, который ты оставила после себя. Он согревал мое сердце в пустые ночи, когда я спал в холодной постели. Жизнь коварна и изменчива, все в ней неустойчиво и хрупко. Истинна только любовь, и я намерен ее сохранить.

Когда Энрике наклонился, чтобы поцеловать девушку, Мария отпрянула. Она вспомнила всех тех, кто впивался в ее губы голодными и… холодными поцелуями.

– Сказка давно закончилась. Я должна рассказать вам правду.

Он молча слушал, глядя в одну точку и продолжая поглаживать девушку по руке. Когда она замолчала, сжал ее пальцы и отрывисто произнес:

– Забудь. Я принял решение. Я брошу все, в чем нет ни счастья, ни правды. Мы уедем в такое место, которое станет напоминать тебе родину. Где мы будем только вдвоем.

– Вы всегда будете помнить другое.

– Только свою вину, – сказал Энрике и неожиданно улыбнулся: – Сыграем в шахматы? Условия прежние: исполняется желание того, кто выиграет.

– Уже поздно, но я согласна.

– Кажется, в прошлый раз мы тоже играли ночью?

Мария ответила на его улыбку и на мгновение стала похожа на тот прекрасный редкий цветок, который ему не удалось уберечь от грязи и пепла. И все-таки у него оставалась надежда.

– Теперь я постараюсь проиграть.

Мануэль стоял на палубе корабля под названием «Виктория», который, как обычно, был переполнен и пассажирами, и грузами. Он вдыхал запахи смолы и морской воды, пищи, табака и не слишком опрятных людей, слушал их голоса, скрип снастей, хлопанье парусов и пронзительные крики чаек.

На «Виктории» плыл священник-миссионер, который уступил Хелки и ее сыну место в каюте, но Мануэль предпочитал оставаться на палубе. Он сидел или стоял у самого борта, глядя на слепящую глаза пену, подставляя лицо колючим брызгам, и вскоре его одежда задубела от соли, а волосы стали жесткими, как пакля.

Здесь Мануэль мог хотя бы немного отвлечься от мыслей о Паоле, вдобавок Хелки поручила ему ухаживать за кобылой.

– Если с ней что-то случится, я выброшу тебя за борт, – предупредила женщина.

Энрике Вальдес подарил Мечту Хелки и Ниолу. Когда Хосе попытался возразить, говоря, что кобыла стоит кучу денег, Энрике ответил:

– Это уже не лошадь, а легенда. Я недостоин ею владеть.

Мануэль чувствовал себя не так, как десять лет назад, когда ему тоже суждено было пуститься в вынужденное плавание. Теперь его не радовали ни звонкая песня ветра, ни могучий шум океанских волн, ни грубоватый смех матросов. Мужчина проклинал себя за то, что поддался словам индианки, бросил и предал Паолу, оставил ее в руках инквизитора.