Онлайн книга «Дороже жизни»
|
— Да любит она его! Любит! — Любит? — удивился Орловский. — А ты чего так разошелся? И почему знаешь, что любит? Род у Плещеевых старый, знатный — вот и соблазнилась. Да и деньгами он не обижен… А то — любит! — Да ты что несешь? Какие деньги? — Это ты что несешь, Василий? Опомнись! Но Нарышкин его уже не слушал. Он выбежал из трактира, вскочил на коня и опрометью помчался в столицу, на вечернем холоде выветривая из головы хмель и дым трактирных разговоров. Слова Орловского не давали ему покоя. Плещеев даже и не заметил, где заснул. Даже и не сон это был, а какое-то беспамятство. Теперь, когда он очнулся, в голове его шумело, и Александр никак не мог понять, где он. Каменные стены, низкий потолок, окно, забранное решеткой… Офицер вскочил: — Где я?! Он бросился к окну и схватился за решетку. Из подземелья был ему виден лишь клочок голубого неба — а более ничего. Он не мог узнать ни места, где находилась его тюрьма (ибо это была тюрьма), не увидеть ни одного человека — ничего. — Боже! Боже… Что произошло? Заскрипел замок, дверь открылась. Плещеев вздрогнул и обернулся. — Выходи, — приказал ему вошедший караульный. После небольшого коридора — низкого и темного — вошли они в помещение со сводчатым потолком. Плещеев огляделся и похолодел: по центру стояла дыба, а против нее, в специально отгороженном закутке скамьи и стол. Это был знаменитый застенок Тайной канцелярий. Минут через пять, пока Плещеев стоял, холодея от ужаса, в закуток вошли несколько человек: двое подьячих и в богатом кафтане высокий человек. Как только вошедший повернул свое лицо к дыбе, Плещеев узнал его. Это был самый страшный человек во всей империи — Александр Иванович Шувалов. Лицо Шувалова передернулось и исказилось, как только он увидел заключенного: граф страдал нервами, и его в общем привлекательное и породистое лицо довольно часто искажал нервный пароксизм. Вошедшие уселись за стол, подьячие разложили перья и бумагу, приготовляясь записывать. Шувалов снял свой парик, обнажив голову с коротко остриженными, черными с проседью волосами, и посмотрел на офицера. Плещеев молчал, ибо что тут можно было сказать или сделать? Граф взял бумагу, протянутую ему одним из подьячих, и углубился в чтение. Затем медленно поднял глаза и вновь пристально посмотрел на заключенного. — Признаешь ли ты злоумышление, противу Ее Императорского Величества, императрицы нашей Елисавет? — медленно произнес Шувалов. — Нет, нет, — зашептал Плещеев. — Как же, а тут вот сказано, — продолжал граф, — что ты-де злоумышлял к повреждению высочайшего здоровия, имел непочтительные о государыне отзывы, а также обо всем августейшем семействе? — Все ложь, ложь! Не было этого. За спиной Плещеева скрипнула дверь. Молодой человек обернулся и увидел палача, взошедшего в застенок со всеми своими инструментами, от которых мороз продрал Александра по коже: то были хомут шерстяной с долгой веревкой, кнутья и ремень для связывания ног. Хотя и не знал всех этих подробностей несчастный арестованный, однако кровь похолодела в его жилах и трепет прошел по всему телу так, что это было заметно и постороннему взгляду. — Запираешься, сударь? Напрасно, — медленно проговорил Шувалов. — По делу обстоятельства доказывают тебя к подозрению. Для изыскания истины в таковом случае полагается употребить пытки… — Нет, нет, — прошептал несчастный и упал в обморок, не вынеся обвинений, а особливо лица графского, которое тот, объявляя все эти ужасные вести, поднял к нему и вдруг подмигнул ему всей левой стороною его. Меж тем палач выплеснул на заключенного ушат ледяной воды, для этого специально стоявший у дверей. Плещеев пришел в себя, его подняли и поддерживали с обеих сторон, чтобы не завалился он снова, палач и его подручный. Шувалов, молча поглядывая на офицера, думал о том, что этот человек так слаб и, быть может, не пыткой, а чем другим, например, уговором тут вернее будет подействовать. По крайности — для начала. — Посадите его, — велел Шувалов. Плещеева ловко усадили на скамью, напротив Шувалова. Скажи мне, ибо честный твой ответ избавит тебя от многих мучений, что за слова ты говорил будто бы о том, — тут граф глянул в бумагу, которую ему подали в самом начале, — что невеста твоя — царская племянница? Ведь говорил? — Говорил, говорил, — забормотал Плещеев. — Зачем ты это выдумал? — резко спросил Шувалов. — Я не выдумывал… Это она, ее слова… — Чьи слова? — Наташины… — Кто она? — Дочь Обрескова Петра Николаевича… — Как же ты поверил этим словам, если знаешь, кто ее родители? — Они ей не родители… Она приемная у них дочь… Шувалов замолчал. Мальчишка, испугавшись, похоже, говорил правду… Однако с его слов графу померещилось… — Чья же она дочь? Что она говорила тебе? — Что она дочь… Нет, внучка царевны Натальи Алексеевны… — Та-ак! — Шувалов вроде бы даже обрадовался от подобного сообщения. — Значит, она утверждала, что является особою царской крови? — Да. — А чего она хотела от тебя? — Ничего… Плещеев был окончательно раздавлен. Сначала он не понимал сути вопросов и своих ответов, но теперь, припомнив все опасения Наташи, медленно прозревал. Он начинал понимать, к чему ведут все эти вопросы и могут привести его ответы. — А не было ли у означенной девицы Обресковой каких умышлений? — Каких… Каких умышлений? — Противу власти? Противу Ее Величества? — Нет, не было… — Не было? А заговор вы разве не составляли, дабы императрицу свергнуть, а оную девицу на престол усадить? — Нет… Нет! — крикнул Александр. — Не было этого! Да как это возможно, у нее права такого нет! — Верно, права нет… А умысел был, — продолжал граф. — Сознайся чистосердечно, и тебе выйдет послабление. — Нет, нет! Не было этого! Шувалов сделал знак палачу и тот потащил молодого человека к дыбе. «Я стерплю, я стерплю», — твердил себе Александр, но когда его во второй раз подняли над полом и он услышал хруст своих суставов, которые выворотило совсем назад, Плещеев не выдержал. — Было, было, — захрипел он. — Пишите, — указал Шувалов. Плещеев указал и заговор, и злоумышление, когда после третьего раза отлили его ледяной водой. По законам положено было пытать всего три раза, но ежели заключенный речи переменял, то пытки должно было употреблять до тех пор, пока с трех пыток одинаково не скажет. |