Книга Пока не взошла луна, страница 13 – Надя Хашими

Я перебрала в голове разные выражения, чтобы сказать об этом, но назвать вещи своими именами не смогла.

– К тебе сватаются?

Хотя он меня не видел, я кивнула.

– А ты откуда об этом знаешь?

– Об этом говорили мать и сестры. Они видели, как из той семьи к вам приходят, и Кокогуль на этой неделе упоминала что-то такое.

– Она говорила об этом с вашей семьей?

Последние пару недель я не обращала внимания на то, куда ходит Кокогуль.

– Да, – тихо ответил он. – Не могу сказать, что этот юноша мне внушает уважение.

Он подтвердил мое собственное впечатление.

– Ты его знаешь?

– Не очень хорошо. Видел иногда. А в старших классах мы учились в одной школе.

– И даже не очень хорошо его зная, ты составил о нем мнение.

– Некоторые вещи на расстоянии лучше видно. Не знаю, стоит ли мне продолжать.

– Что бы это ни было, скажи. Все, что говорят остальные, не стоит внимания.

И он рассказал мне о поведении мальчишки, который дразнил девочек, дрался с одноклассниками, плохо учился. О нем ходили сплетни, которые мой садовый собеседник пересказывать отказался. После окончания школы родители хотели женить его, надеясь, что брак придаст ему зрелости, которой не принесли годы.

Я обхватила колени и застонала.

– Прости. Я не хотел тебя пугать, но, думаю, тебе следует знать. Тебе и твоей семье.

Как я могла рассказать об этом семье? Не ссылаться же на то, что меня предупредил незнакомый мальчик, с которым мы разговариваем иногда в саду.

– Не знаю, как поступить, – прошептала я, – моя мать считает, что это хорошая партия. А отец… Даже когда он с нами, все равно словно бы отсутствует. Он доволен, что можно поручить все это матери. Я пыталась объяснить, что не хочу сейчас замуж, но ей все равно. Я могу что угодно ей говорить об этом юноше, она не поверит, а просто посоветует мне не слушать сплетни.

– Понимаю.

Я вела себя непростительно. Делилась своими мыслями и нашими семейными делами с соседским сыном, который скрывал свое лицо и говорил со мной из-за стены. Где моя честь? И могу ли я надеяться, что он оставит наши разговоры в тайне? Мне вдруг стало не по себе.

– Прости меня, пожалуйста. Не стоило всего этого говорить. Не знаю, почему я сваливаю на тебя все это. Забудь все мои слова, – сказала я, выпрямив спину и стараясь говорить равнодушно.

– Тебе грустно. Не думай, что ты повела себя плохо.

– Но я действительно повела себя плохо. Пожалуйста, не передавай никому ничего из нашего разговора. Я не хотела быть… такой…

– Никто ничего не узнает, даю тебе слово. Но зато я скажу кое-что тебе: меня это сватовство беспокоит так же, как и тебя.

Весь сад затаил дыхание. Его слова еще звучали над стеной, которая нас разделяла, и он не мог взять их назад, а я не хотела, чтобы эти слова растворились в воздухе, но не могла настаивать.

– Почему тебя беспокоит сватовство?

Он промолчал. Я повторила вопрос и опять не получила ответа.

– Ты там?

– Да.

– Ты не ответил.

– Не ответил.

От его молчания воздух можно было резать ножом. Я отстранилась, не осмеливаясь прерывать тишину собственными догадками. Мне нужно было, чтобы он сам сказал. Внезапное озарение открыло мне, почему на самом деле я приходила на это место снова и снова. Дрожащими руками я прикоснулась к стене.

– Я возвращаюсь домой. Всего хорошего.

– Ферейба-джан…

Он знает мое имя? Я застыла на месте. По коже забегали мурашки.

– Пока я скажу лишь, что это сватовство меня беспокоит. Приходи завтра и поговорим, что тут можно сделать. Бог милосерден.

Слушая его шаги, я представляла, как сгибается трава под подошвами его сандалий. Я не сводила глаз со стены, которая нас разделяла. Но она же нас и объединяла, ведь если бы не эта стена – моя пурда, моя завеса от чужого взгляда, – меня бы давно прогнал отсюда стыд.

В тот вечер отец вернулся домой и зашел в кухню. Я чистила морковь, которую он вырастил, – особенный сорт фиолетового цвета. Встав и подойдя к отцу, я поздоровалась и поцеловала его в щеку. Он ласково кивнул мне. Выглядел он смущенным, словно многое хотел сказать, но не мог.

– Где Кокогуль? Отдыхает?

– Пошла на рынок с Наджибой и Султаной. Думаю, они скоро вернутся.

Он вышел из кухни, но тут же вернулся.

– А ты? Как ты? – Его голос звучал обеспокоенно.

– Я, падар-джан? У меня все хорошо.

– Правда?

– Конечно, – кротко ответила я.

По его тону я поняла, что он спрашивает о другом. Я знала, что он любит меня не меньше, чем сестер. Если бы я не отняла у него мою маму, он любил бы меня еще больше.

– Знаешь, ты очень помогаешь всем в этом доме. Ты всегда старательно трудилась.

Я слушала, уважительно склонив голову.

– Да сохранит тебе Аллах жизнь и здоровье, доченька.

– И тебе, падар-джан.

– С каждым днем ты все больше и больше похожа на нее. С каждым днем.

Эти слова, как и те, что я слышала в саду, повисли в воздухе. Во всех разговорах с отцом они оставались невысказанными, но всегда подразумевались, когда он смотрел на мое лицо так, словно испытывает боль. Из-за таких нежных слов Кокогуль подняла бы много шума.

Не будь у меня такого опыта, я считала бы, что нельзя тосковать о том, кого не знаешь. Никогда не подумала бы, что этим будет наполнена вся моя жизнь.

Как же мне хотелось решиться и усадить его в кресло, и умолять, чтобы он говорил дальше, чтобы рассказал все о моей маме. Тогда я хотя бы знала женщину, о которой скорблю. Мне нужно было спросить об их первой встрече, о ее голосе и любимых блюдах, о форме ее рук. Чтобы я могла закрыть глаза и представить ее, и услышать, как она хотя бы раз произносит мое имя. Но воскрешать образ моей матери – это было все равно, что пытаться напеть мелодию, которой я никогда не слышала.

Падар-джан быстро ушел, словно чувствуя, о чем я попрошу, если он задержится. Я слышала торопливо удалявшиеся шаги и сидела, уставившись на свои руки в фиолетовых пятнах от моркови, которую вырастил мой отец.

Конечно же, Кокогуль говорила с моим отцом о сыне аги Фируза, но по его поведению я не могла определить, что он об этом думает. Я не надеялась, что он прямо заговорит со мной, – такие вопросы между отцами и дочерями не обсуждались.

В этих делах посредницами выступали матери, передавая сведения и редактируя их согласно своим целям. В нашей семье Кокогуль воспевала сына аги Фируза так, словно сама его родила.