Книга Пока не взошла луна, страница 25 – Надя Хашими

– Ферейба, знаешь, какое в нашем языке самое красивое слово, обозначающее супругов? – спросил как-то он.

– Какое?

– Хамсар. Ты только подумай: «родная душа». Это о нас, правда?

Вот таким был Махмуд. Он брал затертые ржавые слова – люди могли пользоваться ими, не вкладывая никакого смысла, – и отогревал их. Он сдувал пыль, и эти слова начинали сиять, и становилось стыдно, что ты не замечал их значения раньше.

Махмуд задавал мне вопросы и слушал ответы. Он унаследовал большое сердце матери и ум отца. Он не жил в страхе Божьем, потому что считал, что Бог милосерден и не стал бы создавать нас для того, чтобы наказывать за обыденные земные проступки. Махмуд обладал упорством и логикой. Он любил детей, умел призвать их к порядку и улыбнуться их проделкам. Перед сном он гладил меня по голове. Легкое прикосновение, от которого тяжелели веки, – и в то же время такое страстное, что спать уже не хотелось. Он хотел, чтобы в Афганистане после него осталось то, над чем он работал. То, чем смогут гордиться его дети.

В первые годы нашего брака, пока не было детей, я успела хорошо узнать мужа.

Глядя ему в глаза, я могла читать его мысли.

Он был моим хамсаром.

Лающие голоса приказывали Махмуду идти, а я смотрела на него. Голубая сетка паранджи разделяла нас теперь, в самый драгоценный момент нашей семейной жизни. Я столько хотела сказать! Взглядом, как может лишь хамсар, он шепнул мне:

– Береги детей, джанем. Я постараюсь все уладить. Мне жаль, что я навлек это на вас. Я бы все отдал, чтобы остаться с вами.

Мужа вывели из дома, и на наши жизни опустилась черная ночь. Они с грохотом захлопнули за собой дверь. Подпрыгнув на полке, две фарфоровые чашечки упали на пол, превратившись в белые и пастельные черепки.

Я услышала быстрые шаги наверху – это Салим подбежал к окну. Я никогда не спрашивала, что он увидел. Если я хоть немного знала мужа, он в тот момент понимал, что дети смотрят, как его уводят, и не мог сделать ничего, что еще больше омрачило бы эту ночь, навсегда врезавшуюся в нашу память.

Ферейба

15

Салим на цыпочках подошел ко мне. С моей головы соскользнула паранджа, я лежала, распластавшись на полу. Вдалеке слышался шум двигателя. Они забрали Махмуда. Сын сел рядом, а Самира наблюдала за нами с безопасного расстояния.

– Мадар-джан, – прошептал Салим, не в силах дальше выносить эту тишину.

– Сынок, поднимитесь с сестрой наверх и ложитесь спать, – перебила я, прежде чем он успел что-либо спросить, – а я буду ждать вашего отца.

У меня не было для него ответов.

Я знала, что ему страшно. Он хотел быть полезным и сделать нечто такое, чтобы Махмуд им гордился.

Самире тогда едва исполнилось пять лет. Она была продолжением меня. Ее настроение отвечало моему – так приливы и отливы подчиняются луне. Стоило мне задуматься, дочка умолкала, сдувая темную челку со своего наморщенного лобика. Если я радовалась, Самира бегала вприпрыжку. Той ночью она молчала и дрожала. Крепко сжав кулачки, она лежала в постели, а на подушке расплывалось темное пятно от слез.

Салим проснулся на рассвете и спустился в гостиную. Я сидела на диване, привалившись головой к стене. Наверное, для него это было страшное зрелище.

– Мадар-джан!

Ему пришлось позвать меня дважды.

– Да, Салим.

У меня пересохло в горле. Голос охрип.

Салим не знал, что сказать. Он просто чувствовал, что должен нарушить молчание и понять, что происходит.

– Мадар-джан, ты спала?

Я сидела, обхватив руками живот, еле доставая распухшими ногами до пола.

– Да, сынок.

Салим недоверчиво посмотрел на меня и предложил сделать чай. Я увидела его, сжавшего руки за спиной, с лицом, искаженным страхом, и поняла, что ему нужна мать.

– Еще рано, – ответила я, – давай помолимся за твоего отца.

Мы не стали греть воду для омовения.

– Во имя Аллаха, – прошептала я и начала мыть руки и лицо.

Ледяная вода привела меня в чувство. Не следует проявлять слабость. Я умылась и сполоснула уши, руки и ноги.

Как и много раз прежде, мы с Салимом стояли на коленях и кланялись, произнося фразы, которые знали с раннего детства.

Глядя в одну точку, я думала о том, что случилось ночью.

Я не знала, вернется ли мой муж.

В нашем доме время остановилось в ожидании знака.

Салим немного помог мне по дому, а потом, хотя и был очень мал, пошел со мной на рынок, чтобы купить самое необходимое. Рядом со мной никого не было. Мои сестры бежали из Афганистана вместе с Кокогуль. Отец остался присматривать за своим садом. Он жил в часе ходьбы от дома, где поселились мы с Махмудом. И семья Махмуда рассеялась по миру. Его сестры жили в Австралии. У нас оставались только кузены и кузины. Они, как и мы, отчаянно старались прокормить свои семьи и выжить при новых порядках. Я послала весточку нашим семьям. Они очень расстроились, узнав о нашем несчастье, но помочь ничем не могли. Сестры Махмуда умоляли держать их в курсе, если вдруг я что-то узнаю.

Раиса, жена Абдула Рахима, узнав, что моего мужа забрали, часто заходила к нам. Иногда она приносила блюдечко масла или горшочек риса. Она всегда была верной подругой, но после исчезновения Махмуда я стала бояться ее визитов. Ее мокрые от слез глаза напоминали о том, как трагично все обернулось.

Ее материнская нежность убаюкивала нас, как ее бесчисленных детей, а на широкой груди можно было обрести покой. В эти безрадостные дни Раиса часто навещала нас. Не переставая говорить, она быстро наводила порядок на кухне и готовила из наших запасов что-нибудь на скорую руку.

– Ферейба-джан, есть новости? – неуверенно спрашивала она.

– Пока нет, но со дня на день жду, – отвечала я и верила в это. Махмуд мог сотворить чудо. Меньшего я от него не ждала.

– Если что-нибудь понадобится тебе или детям…

Я держалась. Наводила в доме порядок, чтобы детям хорошо спалось. Днем Самира копировала мое поведение, но по ночам темные волосы ее челочки прилипали к покрытому холодным потом лбу. Во сне она стонала. Я понимала этот язык, но отказывалась на нем говорить.

Я нашла тетрадь Салима. Обложка сзади пестрела черточками. Он считал дни с той ночи. Сорок семь значков.

В нашем доме не стало хозяина. Кабульские звери могли сожрать нас в любой момент. В день, когда почувствовала сильные боли, я поняла, насколько мы оторваны от мира теперь, без мужчины в семье. Я лежала, отвернувшись к стене, когда боль становилась нестерпимой. Дети молчали. Каждый из нас играл свою роль, делая вид, что все нормально.

Но страх, что внутри меня оборвется жизнь, страх, что Махмуд вернется и не найдет со мной одного из своих детей, заставил меня выйти из дома даже без надлежащего сопровождения. Я накинула паранджу и взяла Салима за руку. Дочь я оставила с Раисой-джан. Она прижала ее к груди, провожая меня. Больше она ничем не могла помочь.