Книга Дитя огня, страница 16 – Юлия Крен

– Это Фекан, – сказал Арвид, и, казалось, он был не рад тому, что они достигли цели, а скорее пришел в отчаяние.

Со временем этот любознательный юноша стал докучать Аскульфу. Если раньше он подумывал о том, чтобы спросить, как его зовут, то теперь хотел знать о нем как можно меньше. Достаточно было того, что этот юноша то и дело бередил его рану.

– Их только двое, оружия у них нет. Как им удалось сбежать от нас? Они ведь были почти у нас в руках.

Аскульф тоже спрашивал себя об этом, но, метнув в юношу гневный взгляд, прошипел:

– Здесь, в лесу, сила и оружие нам не помогут. От предательского треска, теней высоких деревьев и мха, заглушающего все звуки, невозможно избавиться ударом меча.

С каким удовольствием он бы это сделал! В ярости он бы собственноручно срубил все деревья и растоптал кусты, превратив лес в голую пустыню.

– Думаю, они давно вышли из леса, – заявил юноша, который признавал неудачи с таким же пылом, с каким стремился доказать свою храбрость. – Скоро они доберутся до Фекана, а туда мы пойти не сможем, нас заметят.

«Замолчи», – подумал Аскульф. Он невольно потянулся к рукоятке меча и обхватил навершие. Это его успокоило, но потом Аскульф вдруг осознал, что слишком долго не убивал, слишком долго не предавался слепой ярости, от которой в голове появлялась такая приятная пустота. Сейчас его голова раскалывалась от удручающих мыслей.

– Я и сам знаю, – проворчал он.

Юноша оценивающе посмотрел на него и скривил губы:

– Авуазе это не понравилось бы.

Аскульф чувствовал на себе взгляды своих людей и подозревал, что им тоже не нравится предводитель, которого смогли перехитрить женщина и монах. Такой позор нельзя оставить без внимания. «Почему, – злился Аскульф, – Матильда так быстро бегает? Разве она не скована ледяной оболочкой, как и я сам? Каким образом ей удалось сохранить подвижность?»

Он чувствовал себя неповоротливым и старым, намного старше, чем этот любопытный юноша, который не боялся открыто смотреть ему в глаза.

Аскульф сжал навершие меча еще крепче. Для убийства он не был ни старым, ни неповоротливым. Аскульф обнажил меч и сначала рассек им воздух, а потом отрубил юноше голову. Это произошло так быстро, что тот даже не успел закричать. Единственным звуком, последовавшим за его смертью, был глухой стук упавшей головы и рухнувшего наземь тела. Юноша не ожидал удара, он его даже не заметил: в его широко распахнутых неподвижных глазах не отражалось ни ужаса, ни страха смерти. В них застыло лишь чрезмерное усердие.

Аскульф посмотрел вниз. Теперь юноша не был младше его, он был просто мертв. Теперь он никогда не узнает его имени.

Аскульф обвел взглядом своих людей, и они быстро опустили глаза.

– Может, кто-нибудь еще хочет что-то сказать?

Кровь стекала с его меча, когда он перешагивал через обезглавленное тело.

– Хорошо, – похвалил Аскульф молчащих воинов. – Тогда возвращаемся в Бретань.

Арвид был уже не тем человеком, который когда-то ушел отсюда в Жюмьеж, чтобы стать монахом. В Фекане он вырос как сын норманнки Руны и франка Таурина, а обратно вернулся со знанием того, что в действительности все было наоборот: его мать была франкской женщиной, даже принцессой, а отец, Тур, – одним из северных варваров, которые несут разрушительный огонь и смерть.

Арвид чувствовал, что стал чужим самому себе, однако этот город все еще казался ему родным, хоть и не был его настоящей родиной. Так или иначе, в этом людном месте юноша избавился от необходимости оставаться с Матильдой наедине, а окружающая их суета заглушала его чувства, взбудораженные сначала поцелуем, а затем длительным молчанием.

Он не знал, какой сегодня день, – наверное, среда или пятница, потому что люди тянулись в сторону рынка.

Матильда и Арвид вошли в этот город на берегу моря через большие ворота, которые днем были открыты, а ночью запирались и замыкали вал, по норманнскому обычаю возведенный вокруг города. Молодой послушник едва успел бросить взгляд на гавань, море и корабли, как они с Матильдой оказались в толпе людей: бродяг в дурно пахнущих лохмотьях и богатых торговцев в лисьих шубах с красными бортами и со сверкающими тяжелыми браслетами на запястьях.

Арвид и Матильда протиснулись мимо деревянных ларьков и прилавков, возле которых громко предлагали свой товар торговцы жемчугом и ремесленники: кузнецы и оружейники, литейщики и гребеночники, гранильщики янтаря, сапожники и судовые плотники. Торговцы расхваливали свои топоры и напильники, ткани и вино из западных стран, а также сундуки из дуба и точильные камни.

От громких звуков у Арвида раскалывалась голова. Неужели мир действительно такой шумный? Неудивительно, что он всю свою жизнь стремился к монастырской тишине! Арвид заметил в глазах Матильды растерянность, почти страх, и, несмотря на то что он решил не прикасаться к ней, ему захотелось успокоить девушку, обняв ее за плечи. Но потом к ее смятению добавилось любопытство. Она остановилась у прилавка, где продавались товары, привлекавшие прежде всего женщин: роговые гребешки и жемчужные нити, янтарные застежки и блестящие пряжки. Хотя Матильда – Арвид видел это по ее плотно сжатым губам – упорно пыталась относиться к этим вещам с глубоким презрением, ведь женщины ее сословия должны быть неподвластны пороку тщеславия, она не могла подавить в себе восторг. Юноша догадывался, что Матильда борется с желанием протянуть руку к украшениям, подобно тому как он призвал на помощь всю свою силу воли, чтобы не притронуться к ней. Оба устояли перед искушением, но когда Арвид посмотрел в ее темные глаза, у него мелькнула предательская мысль: «Как Матильда будет выглядеть в этих украшениях? И как на ее светлой коже будут смотреться тонкие шерстяные ткани из Фризии и бархат из далекой Византии?»

Арвид поспешно отвернулся и сделал вид, будто его заинтересовали точильные камни для ножей, большие сосновые бочки и франкское стекло на другом прилавке. Он прошел дальше и вдруг уловил заманчивый запах: на рынке предлагали не только вещи, но также еду и напитки. При виде свиных ножек и куриных окорочков, которые жарились на костре, у юноши свело желудок. Полноватый мужчина отбивал свежее мясо. Арвид был настолько голоден, что готов был выхватить это мясо у него из рук и проглотить сырым.

– Будьте так добры, – взмолился Арвид, – не откажите в милости! Я много дней провел в пути.

– Пошел вон, паршивец!

Арвид посмотрел на себя и только сейчас заметил, что он весь испачкан грязью. Его рука невольно потянулась к затылку. Волосы на тонзуре хоть и были короткими, но запутались так, что ее почти не было видно.

– Я послушник из Жюмьежского монастыря!

– Говорить так может каждый.

– Но…

Арвид замолчал. Матильда смогла оторваться от прилавка с украшениями и подошла к нему.

– К женщинам ты так же немилосерден? – спросила она.